Люсьен оттолкнул Клодину, пошатнулся, опершись спиной о старый дуб.
— Это безумие, этого не может быть! Она никому не причинила зла…
— Говорю вам, я знаю! Я чувствую! Мне снятся сны…
— Мне тоже. — Слезы щипали ему глаза, деревья, фигура Клодин теряли очертания и расплылись. — Мне тоже снятся сны.
— Люсьен, послушайте меня! Я была с малышкой той ночью. Абби поднялась в детскую покормить девочку. Я знаю всю ее жизнь. Никого она так не любила, как вас и Мари-Роз. Зачем, зачем я только ушла той ночью из Дома Мане?! — Клодина скрестила руки на груди, словно пыталась усмирить страдания своего измученного сердца. — Всю жизнь я буду молить ее о прощении за то, что оставила ее одну!
— Она забрала одежду, украшения… Нет, моя мать права. — Люсьен сжал губы, повторяя себе, что нужно быть сильным, не осознавая, что эта сила означает лишь слабость его веры. — Мне придется с этим смириться.
— Ваша мать ненавидела Абби! На другой же день она выкинула меня за порог. Боится держать меня в доме, боится, что я могу догадаться…
Люсьен резко повернулся к ней, лицо его было искажено такой яростью, что Клодина отступила на шаг.
— Хочешь меня убедить, что это моя мать убила мою жену? А потом скрыла это преступление, это злодейство, этот ужас, заставив всех поверить, что Абби сбежала?
— Я не знаю, что произошло. Знаю только, что Абби никогда бы вас не покинула. Знаете… мама Роуз ходила к Евангелине.
Люсьен взмахнул рукой.
— Пустые суеверия!
— У Евангелины дар провидения, это всем известно. Она сказала, что видит кровь, страх, слышит рыдания и крики. Грех, черный, как самая черная ночь. И смерть. Смерть и водную могилу. Еще сказала, что вторая твоя половина черна, как самые глубокие адские бездны.
— Что же, выходит, я ее убил? Я тайно вернулся ночью и убил свою жену?
— «Две половины из одного чрева» — так сказала она. Люсьен, это о вашем брате!
Мучительная дрожь молнией пронзила его тело: к горлу подступила тошнота, на языке он почувствовал отвратительный вкус желчи.
— Не желаю этого слушать! Возвращайся к себе домой, Клодина, и впредь держись подальше от Дома Мане!
Он вынул из кармана брошь — маленькие крылатые часы — и вложил ей в руку.
— Возьми это. Сохрани для… для девочки. — Имя ее он произнести не смог. — Пусть у нее останется хоть что-то на память о матери.
Он опустил взгляд на часы, остановившиеся навсегда.
— Люсьен, как вы можете ей не верить?! Это все равно что снова ее убить!
— Не подходи ко мне! Убирайся!
И он бросился прочь — к Дому Мане, назад в свой добровольно избранный ад.
— Ты же знаешь! — крикнула ему вслед Клодина. — Знаешь, что она была тебе верна!
Прижав к груди брошь, Клодина безмолвно поклялась передать их дочери Абигайль. Вместе с правдой о ее невинно погубленной матери.
Дом Мане
Февраль 2002 года
Деклан наблюдал с галереи за рождением нового дня. Небо на востоке нежно розовело, горизонт окрасился в сиреневые тона. Веял легкий ветерок. С каждым днем становилось теплее: весна была еще в пути, но зима уже уступала ей свои права.
К садам, еще месяц назад являвшим собой полнейшее запустение, потихоньку возвращалась былая красота. Вездесущие сорняки, змеящийся плющ, сухие сучья и обломки кирпичей — все это постепенно исчезало, открывая взору дорожки, клумбы, даже садовые цветы, стойко пережившие многолетнее небрежение.
Старую беседку густо оплела какая-то вьющаяся зелень, а рядом раскинулся островок азалий, на которых уже появились едва заметные бутоны.
Были здесь еще магнолии, индийская сирень, камелии, жасмин. Все эти названия Деклан узнал от Фрэнка и Фрэнки и записал в свой блокнот. Когда он сказал, что хотел бы оплести столбы крыльца вьюнком, Фрэнк произнес басом, растягивая слова:
— Сорт, который мне нужен, называется «Утреннее сияние». «Утреннее сияние» — прекрасное название для цветка.
Деклан в последнее время уже чувствовал себя разбитым от недосыпания — должно быть, его организм приспособился к пяти-шести часам зачастую беспокойного сна. А может быть, это нервное напряжение питало его энергию.
Что-то не давало ему успокоиться, гнало вперед, требовало как можно скорее преобразить дом, отныне ему принадлежащий. Впрочем, не ему одному.
Если здесь и вправду обитала Абигайль, надо признаться, она оказалась дамой на редкость непостоянной. Временами Деклан чувствовал себя здесь так спокойно и легко, что не представлял, как мог бы жить где-то еще. Но порой его словно охватывал пронизывающий холодок и сердце болезненно сжималось. В такие минуты у него было ощущение, что за ним наблюдают.
Что ж, такова женская природа, сказал он себе, размышляя об этом и потягивая утренний кофе. Сейчас она тебе улыбается, а через минуту мечет громы и молнии.
И едва об этом подумал, увидел, как из-за деревьев появились Лина и черный пес.
Деклан схватил кружку с кофе и сбежал по лестнице вниз.
Она увидела его гораздо раньше, чем он ее. Скрытая деревьями и утренним туманом, рассеянно гладя по голове Руфуса, она наблюдала за домом. И за Декланом.
«Что в этом доме — и в этом мужчине — так ее притягивает? — спрашивала она себя. — Разве мало старинных особняков на Речной дороге или в окрестностях Батон-Ружа?»
Да и симпатичных парней в Новом Орлеане, видит бог, предостаточно!
И все же именно этот дом всегда вызывал у нее интерес и возбуждал фантазию. А теперь, похоже, именно этот мужчина, что спускается сейчас по лестнице в линялой рубахе и заляпанных краской джинсах, с трехдневной щетиной на подбородке, испытывает то же самое.
Лина никогда не загадывала желания. Она была уверена: сильные желания только путают
планы и вообще мешают жить. А если уж речь идет о мужчине, страшно и подумать, куда может завести желание!
Свою жизнь Лина строила, как дом — кирпичик за кирпичиком. Гордилась тем, что удалось создать, и не стремилась ничего менять. А мужчина, даже самый белый и пушистый, изменит интерьер. Это в лучшем случае, а в худшем снесет построенное ею ко всем чертям.
Именно поэтому после той ночи с Декланом они не встречались. Хотела доказать самой себе, что не так-то он ей и нужен.
Вот и сейчас, когда пес, разрывая клочья утреннего тумана, ринулся Деклану навстречу, она не бросилась за ним.
Руфус, подпрыгнув, облизал Деклану лицо и перевернулся на спину, требуя, чтобы ему почесали живот. Так он выражал безусловную любовь.
«Даже собака от него без ума!» — подумала Лина, глядя, как Деклан наклоняется к псу и треплет ему загривок. Этот мужчина определенно слишком хорош. Во всяком случае, для нее.
— Руфус! — позвала она.
Пес вскочил, едва не опрокинув Деклана, и бросился к ней. Лина, смеясь, подбросила мяч высоко в воздух. Руфус, вывалив от восторга язык, запрыгал вокруг нее. Лина поймала мяч и забросила его в пруд. Руфус без колебаний прыгнул в воду и схватил мяч зубами.
— Вам с ним самое место в баскетбольной команде!
Пока пес плыл к берегу, Деклан подошел к Лине, обнял ее и приподнял в воздухе. В глазах ее мелькнуло изумление, а в следующий миг он уже целовал ее, не дав опомниться.
Она впилась в его рубашку, но не потому, что ее ноги болтались в нескольких дюймах над землей. Она хотела поскорее прикоснуться к Деклану, жаркому, сильному, желанному.
За ее спиной басовито гавкнул пес, а затем ее словно из душа окатило — это Руфус отряхивался. Лина не удивилась бы, если бы капли воды, попав на ее кожу сейчас, превратились в пар.
— Утро доброе! — проговорил Деклан, ставя ее на ноги. — Где сидишь?
— Ух ты! Тебя уже от местных не отличить! — Лина откинула волосы за спину. — А ты где сидишь? — Она погладила его колючую щеку. — Надо бы тебе побриться, милый!
— Знай я, что ты зайдешь меня навестить, непременно бы об этом позаботился.
— А я не к тебе пришла. — Она подняла мяч, брошенный Руфусом к ее ногам, и снова отправила его в полет, а пса — за ним. — Я просто гуляю с бабулиной собакой.
— Как мисс Одетта? Ты говорила, что остаешься у нее, когда она плохо себя чувствует.
— Все в порядке, слава богу. Просто иногда она хандрит.
Черт бы побрал этого Деклана! Неподдельное беспокойство в его голосе тронуло ее чуть ли не до слез.
— Скучает по деду. Она вышла за него в семнадцать лет, а когда он умер, ей было пятьдесят восемь. Больше сорока лет прожили вместе — это не шутка.
— Может быть, мне стоит к ней зайти попозже?
— Она тебе всегда рада. — Руфус нетерпеливо вилял хвостом, и Лина снова бросила мяч.
— Ты говорила, у нее есть сестра. А другие родственники?
— Две сестры и брат. Все живы.
— А дети?
Лицо Лины словно окаменело.
— Никого нет, кроме меня. Ты сегодня поедешь в город на праздник?
