Сокамерники, они же телохранители Маккалема, носили клички Бык и Клык.
– Чего это вам не спится? – спросил начальник.
– Вырубите к черту свет – тогда уснем, – прорычал Бык. Он угодил в тюрьму из‑за любви: ему вскружила голову жена управляющего банком, и Бык, поддавшись уговорам, прикончил ее мужа и стащил из банка пятьдесят тысяч фунтов. Но коварная обманула и вышла замуж за брокера.
– Со мной так разговаривать нельзя, – сказал начальник, подозрительно разглядывая камеру через глазок. В отличие от своих сокамерников, Маккалем, как видно, крепко спал. Рука его свесилась с койки, лицо поражало неестественной бледностью. Тем более неестественной, что обычно на физиономии Маккалема играл отвратительно густой румянец. Начальнику тюрьмы это не понравилось. Он готов был поклясться, что побег задумал не кто иной, как Маккалем, а значит… Начальник и сам не знал, что это значит, и все‑таки встревожился: Бык и Клык себе бодрствуют, а Маккалем дрыхнет, да еще такой бледный‑пребледный. Что‑то здесь не так.
– Маккалем! – позвал начальник. – Проснитесь, Маккалем!
Маккалем не пошевелился.
– Елки‑палки, – буркнул Клык, приподнимаясь на койке. – Что там еще за шухер?
– Маккалем! – орал начальник. – Просыпайтесь! Я приказываю!
– Ну чего тебе неймется? – взревел Бык. – Ночь‑полночь, а тут какой‑то шизанутый легавый людям спать не дает. Думаешь, если мы в тюрьме, так уж и прав никаких не имеем? Смотри, Мак шутить не любит.
Начальник стиснул зубы и сосчитал до десяти. Слово «легавый» выводило его из себя.
– Я просто хочу убедиться, что мистер Маккалем жив и здоров. Разбудите его, пожалуйста.
– Жив и здоров? – удивился Клык. – А чего ему станется?
Начальник ушел от прямого ответа:
– Это профилактическая мера.
Он беспокоился не напрасно: Маккалем не подавал никаких признаков жизни, зато признаков смерти было предостаточно: бледность, странная поза. Будь на месте Маккалема другой заключенный, начальник не стал бы церемониться, а просто вошел бы в камеру. Но Маккалем редкостный мерзавец. Кто знает, не разыгрывает ли он комедию, чтобы заманить кого‑нибудь из охраны в камеру и скрутить с помощью Быка и Клыка? А все старший надзиратель, ни дна ему ни покрышки! Начальник поспешил за подмогой, а Бык и Клык в самых нелестных выражениях осудили долбанных вертухаев, которые оставляют долбанный свет в долбанной камере на всю ночь. Но поведение Маккалема их тоже озадачило, и они все‑таки решились его потревожить. В ту же минуту корпус особого режима огласился душераздирающими воплями.
– Скопытился! – ревел Клык. Бык тем временем попытался привести Маккалема в чувство. Для этого он, как умел, сделал патрону искусственное дыхание – навалился на него всем телом и выжал из легких остатки воздуха.
– В рот ему подыши, – велел Клык, но Бык не отважился. Если Маккалем жив, то, очнувшись, он едва ли обрадуется поцелую, а если он действительно врезал дуба, то Быку мало радости лобызаться со жмуриком., О чем он и сообщил напарнику.
– Ишь, какие мы нежные, – заорал Клык. – Пошел вон, падла! Сам сделаю!
Он склонился над телом патрона и отшатнулся: Маккалем был холоден как лед.
– Убили! Ах вы суки! – завопил Клык, повернувшись к двери.
Между тем начальник тюрьмы влетел в кабинет, где старший надзиратель Блэггз прохлаждался за чашечкой кофе, и выпалил:
– Доигрались вы с вашим проклятым снотворным.
– Я? – изумился Блэггз.
Начальник перевел дух.
– С Маккалемом непорядок. Или он умер.