Вначале, по малолетству, в голове роится только одна мысль: кого бы, кого бы?!! Потом мы слегка взрослеем, у нас появляется юношеское эстетство, и хочется уже чего-нибудь эдакого. Например, девственной чистоты. И ты изучаешь именно эту горную породу. Проходит какое-то время, появляется цинизм, и тянет на проституток, олицетворяющих мегаполисную грязь. С теми приятней, зато с этими гораздо проще! Не надо кривляться, уговаривать, они вынуждены принимать нас такими, какие мы есть….Потом приходит осознание того, что вообще не интересен секс как таковой, а хочется любви: чистой и светлой. Сначала с женой, но потом и с ней неинтересно — потому что она уже есть, — и тогда находишь любовницу. Причем талантливую и перспективную, чтобы ее общение с тобой не прошло даром. Ты ведь уже известен и богат и можешь ей помочь. Тебе кажется, что девица, которая строит себе карьеру, по гроб жизни должна быть благодарна тому, кто поможет ей выйти в люди. Ты думаешь именно так потому, что сам был бы благодарен подобной помощи — в свое время. Но ты и тут просчитываешься. На поверку эта вулканическая порода: любовница и начинающий талант в одном лице оказываются одной, да притом еще и самой заурядной бл…ю…
И пытаешься воссоединиться с женой. Но не факт, что тебя теперь примут. Поэтому приходится постоянно просить у нее прощения только мысленно, удивляясь самому себе. Надо же, думаешь ты, с ней жизнь началась, к ней же и возвращается. А ты все искал-искал, все выбирал-выбирал. Все думал, что, может, повезет, что, может, найдешь лучше. Но лучшее, оказывается, всегда было рядом.
То есть ты, подобно экскаватору, зарываешься все глубже и глубже, вынимаешь пласт за пластом до тех пор, пока не оказываешься на самом дне самого глубокого ущелья. Теперь уже некуда двигаться: вниз — невозможно, наверх — не вернуться. Говорят, что люди не летают. Нужно только уточнить — не летают вверх.
И ты теперь — как Колобок: «И от бабушки ушел, и от дедушки ушел…»
Почему-то, только когда тебя хочет съесть Лиса, ты понимаешь, что самое главное в жизни — это семья.
Правда, некоторые видят главное сразу. Есть такие уникумы. Я, к сожалению, не такой — я ОБЫКНОВЕННЫЙ. И мне придется не раз еще покаяться за свои ошибки.
О семье пишу немного. Самое важное пусть останется за кадром.
Я же расскажу о… проблемах.
Главная — это выбор: мы никак не можем его сделать и на что-то решиться. Ведь нам кажется, что чем дальше и глубже, тем лучше и моложе. Нам — это большинству мужчин, которые в книге обозначаются термином «самцы».
Иногда мы до старости, как дети в магазине сладостей: одну конфету держишь в руке, две во рту, а при этом еще и пожираешь глазами прилавок. И пока все здесь не перепробуешь, боишься, что самую вкусную все-таки упустил.
Перепробуешь все — получишь дикую изжогу.
Вылечишься, придешь в себя — подумаешь, а почему бы не поделиться опытом с другими? Причем предельно честно и местами цинично. Пусть я кому-то покажусь самоуверенным, ну извините. Я все-таки артист и поэтому должен всегда быть уверенным в себе и в своей правоте.
…А кстати: у баб те же проблемы. Они точно такие же дети в кондитерском отделе. Честное слово.
У меня свой клуб, где есть стриптиз. По долгу службы и из чисто мужского любопытства я ежедневно общаюсь с танцовщицами. Так что эту общечеловеческую драму я вижу и с женской стороны. И даже регулярно пытаюсь предостеречь девиц, предупреждаю, где они могут проколоться: «Самое главное — это семья, дуры!»…Без толку. Ведь они уверены, что с этим парнем заводить детей не стоит; ведь, может быть, именно сегодня появится настоящий принц, завтра — второй, послезавтра — третий. Потом на нее позарится миллиардер, и она, наконец-то, выйдет замуж. Не тут-то было. Послепослезавтра мне приходится говорить: «Все, Деточка. Ты уже старуха. То, что ты не замужем, — проблема твоя, а вот то, что при взгляде на тебя, танцующую, создается впечатление, что ты разлагаешься прямо на сцене, и от тебя отваливаются куски мяса, — моя. Ты уволена. Прощай!»
Баба, у которой отнимают последний шанс, — странное создание: она и беззащитна, как ребенок, которого почему-то выставляют из магазина, и опасна, как пожилая ядовитая кобра.
…Кстати, почему бы мне не начать непосредственно с женского вероломства?
Хочу! Хочу! Хочу!
То, что бабы могут быть коварными и кого-то подставлять вместо себя, я понял в четырнадцатилетием возрасте.
«Ну Ромка, ну че ты к нам пристаешь!» — жеманно вопили одноклассницы, отбиваясь от моих нахальных приставаний. Хотя, прошу заметить, приставания эти происходили всегда в доме моих родителей, куда девочки сами же и напрашивались. Привлекал их, правда, не столько я, сколько наш холодильник, где стояли разные деликатесы, приносимые моей матушкой-стоматологом с работы. Девчонки пожирали сгущенку и конфеты, которые в те времена были жутким дефицитом (о чем я по наивности даже не подозревал), и за это терпели то, что я, пользуясь случаем, хватал их за грудь. А может, им это и нравилось? По крайней мере они не выказывали особого неудовольствия. Даже напротив: разгоряченной толпой мы носились по комнатам, сбивая с кроватей покрывала и скатерти со столов.
«Ну Ромка, а знаешь, че мы тебе скажем? — однажды хитро сообщили девочки. — Приставал бы к Наташке. Это которая в соседнем подъезде живет. Она на год нас старше. Наташка же всем дает».
…Сейчас я понимаю, что девчонкам просто не хотелось упускать возможность безнаказанно являться в гости ко мне и холодильнику. Потому что им, подрастающим женщинам, хотелось, чтобы сгущенка у них была, а им бы за это ничего не было! Наташку они, не сговариваясь, подставили. Девочка эта была глупенькая, хоть и старше нас. Она уже подрабатывала кассиршей в магазине и училась в вечерней школе, так как семья у нее была небогатая. И вряд ли Наташка всем давала в силу возрастных причин… Время тогда было другое.
Но заявление своих одноклассниц я принял за чистую монету.
Тем более что вообще фраза «Наташка всем дает» может любого четырнадцатилетнего мальчика выбить из колеи! Ясно, что вскоре ни о чем другом я думать не мог. И разрабатывал план, чем завлечь Наташку. То обещал ей хорошую музыку, но музыкой она не особо интересовалась.
— А у меня концерт Райкина на кассете есть, — сообщил я, следя за реакцией.
Это ее заинтриговало. Концерт Аркадия Исааковича я записал на спектакле. Но переписывать его на другие носители при тогдашней технике был сущий геморрой. Впрочем, этот подвиг я совершил. Чего только не сделаешь, раз «Наташка всем дает!». Да-ааа, все-таки это магическая формула.
…Но и после этого Наташка заявила, что ей со мной все равно некогда общаться. Ей надо реферат писать. По «Малой земле» Брежнева.
— Я помогу! — завопил я.
Писать его я, конечно, не собирался, сославшись на то, что все должно быть написано ее почерком. Но я свершил «огромный труд», подчеркнув в книге все важные места, которые «всего лишь надо было тупо перенести на бумагу».
И снова примчался к Наташке.
— Вот смотри, все сделал! Тебе только переписать. Ну а давай ты мне за это…
И неожиданно для себя я с ужасом понял, что попросить главное не успеваю. Через час начиналось собеседование в техникуме.
В училища и разного рода техникумы тогда собрались поступать многие ребята после восьмого класса. И я в том числе. Ведь, во-первых, там платили стипендию. А деньги в кармане прибавляли возраст и «вес». Да и при знакомствах на улице с бабами говорить, что ты школьник, было беспонтово. То ли дело студент!
Но именно сейчас две мечты: сбежать из школы в техникум и переспать с Наташкой — жестоко совпали по времени. Надо было что-то делать, и я решил ограничиться тем, чтобы попросить у нее мзду — «в виде раздеться».
— Наташ, а хоть покажи свою… Ну, между ног, а? Только быстро, а то у меня собеседование сейчас.
— Ты с ума сошел, родители дома!
В этот момент я понял, что Бог есть: входная дверь хлопнула! Они ушли! Значит, ее отмазка уже не годится.
— Ну, Наташ, видишь, их уже нет! Показывай. Только быстро, а то у меня собеседование.
— Не знаю-ююю даже.
— Ну, Наташ. Я же спешу. Ну давай.
Она уже томно вздохнула, задумавшись о своей девичьей судьбе, как… в дверь позвонили! Как нельзя некстати приперся мой одноклассник. По фамилии Пышкин, которого мы называли Залупышкин. Впрочем, несмотря на фамилию, он был кучеряв и мускулист, а также высок. Серьезный конкурент мне, ведь у меня рост в то время был метр сорок девять.