Дверь открылась раньше, чем Ласковин нажал на кнопку звонка.
— Не шуми, — сказал Зимородинский, пропуская его внутрь. — Дашенька с хлопцами спят! Давай на кухню.
Слава усадил его за стол, налил плодового чаю и с невероятной быстротой изготовил несколько бутербродов. За ним было очень приятно наблюдать: Зимородинский двигался по кухне так же, как на татами: быстро, легко, без единого лишнего движения. Мастер всегда мастер.
Только откусив от первого бутерброда, Андрей сообразил, насколько голоден.
— Лимонник? — спросил он, отхлебнув чай.
Зимородинский качнул головой:
— Не только.
Белый спортивный костюм подчеркивал смоляную черноту его волос и жестких, загибающихся к подбородку усов.
— Почувствовал, что я иду? — спросил Андрей.
— Проще. — Слава улыбнулся, и лицо его приобрело выражение Хитрого Лиса. — Увидел твою машину во дворе. Ты кушай, кушай! Сытый голодному не товарищ.
Мягкое «г», от которого Слава не избавился за годы жизни в Питере, загнутые книзу усы и эта хитрая улыбка сообщали всякому, что родился Слава намного южнее Северной столицы. Но лишь немногие знали — насколько южнее. В Питер Зимородинский действительно перебрался из Днепропетровска. Однако впервые увидел свет в Алжире. Оттуда — в Китай, из Китая — на Кубу, снова в Китай и только в двенадцать лет, после смерти отца, оказался на Украине. Впрочем, Зимородинский не скрывал, что к боевому искусству впервые приобщился не в буддийских храмах, а в областном городе Днепропетровске, когда его тренер по самбо вдруг увлекся каратэ-до. Там, на Украине, это было баловство. Мастерством он был обязан полутора годам армейской службы, прожитым в деревянном бараке с шестью такими же сержантами-связистами и тремя вольнонаемными из местных. Один из последних, бурят по национальности, решил, что из младшего сержанта срочной службы выйдет неплохой ученик. После дембеля Слава не поехал домой, а остался там же еще на три года. Вернулся на Украину только тогда, когда его наставник решил, что обучение окончено. Спустя год Зимородинский занял первое место в своем весе на закрытом чемпионате в Таллине. И был замечен абсолютным чемпионом и одним из лучших каратеков страны. Спустя еще год Вячеслав Зимородинский переехал в Питер и получил первый дан. Его бурятский учитель данов не присваивал: есть мастер и есть ученик. И все остальное население земли. Прошел еще год — год расширения легализации и «спортизации» каратэ, и Совдеп скорчил очередную гримасу. Каратэ было запрещено, большой сэнсэй угодил за решетку (для повышения бойцовских качеств зэка, надо полагать), а сам Зимородинский, от греха подальше, вернулся на Украину. Но прошло всего два года — и он снова оказался в Питере. Этот город как наркотик. Его ядовитые испарения проникают в кровь, и избавиться от них можно разве что на солнечных берегах Калифорнии.
Таким был человек, ставший когда-то сэнсэем Андрея и по сей день остававшийся самым надежным его другом. Ласковин пришел к нему не за помощью: втягивать в свою борьбу человека с семьей, человека уязвимого, он бы усовестился. Ни Слава, ни Митяй в этом деле ему не соратники. Андрей пришел к Зимородинскому за пониманием, однако первый вопрос, который задал ему Слава, выслушав:
— Зачем это тебе?
— Я виноват, — сказал Андрей. — Парень пострадал из-за меня.
— С ним должно было случиться подобное, — возразил Зимородинский. — Я знаю Гудимова! Скорее уж я виноват, чем ты, раз не сумел научить его смирению. Ты хочешь ему помочь? Хочешь, чтоб я ему помог? Я помогу.
Это были не пустые слова. Методы Зимородинского были не менее эффективны, чем традиционная медицина. Особенно если дело касалось травм.
— Я помогу. Что еще?
— Еще я должен наказать этих!
— Андрей, — Зимородинский покачал головой, — разве ты можешь наказать всех? Волк хочет задрать овцу. Может ли глупый щенок помешать?
— Я не глупый щенок! — возразил Андрей. — Ты прекрасно знаешь!
— Это ты так считаешь. Ладно. Ты не щенок. Ты — тигр. Так вот, и тигр уступает стае диких собак. Вспомни Киплинга.
— Значит, ты считаешь, что я должен спасовать?
— Разве я так сказал?
— А разве нет?
Зимородинский засмеялся.
— Я спросил, — напомнил он, — зачем это тебе? Тебе, который уселся на обочине дороги только потому, что испугался собственной силы!
— Я не хочу убивать ради позолоченной медальки! — вспылил Ласковин.
— Вот! — с удовольствием сказал Зимородинский. — То, что требовалось! Только не кричи, пожалуйста, хлопцев разбудишь! Ты сказал: не хочу убивать ради позолоченной медальки. Разве я спорю? А теперь ты убивать готов. Ради чего?
— Не убивать… — буркнул Ласковин. — Драться.
Слава усмехнулся.
— Драться! — Андрей опять повысил голос, но вспомнил о спящих и добавил значительно тише: — Драться. Ради справедливости.
Слова показались истертыми, как коврик под дверью.
Зимородинский окинул ученика особым, «рассеянным» взглядом. Смотрел больше минуты, так что Андрею стало не по себе.
— Думаю, ты прав, — сказал он наконец. — Это твоя карма. И никуда тебе не деться. Жаль только, не я стану твоим проводником на этом пути. Могу, впрочем, дать несколько советов.
— Да? — Андрей машинально глотнул тепловатый чай. Это было не очень приятное чувство: видеть человека, знающего о тебе больше, чем ты сам. Зато было очень приятно слышать, что Зимородинский не считает его идиотом.
— Первое, — произнес сэнсэй. — Не важно, что ты делаешь. Не важно — зачем. Важно — как!
— Буддизм, — скептически улыбнулся Ласковин. И обнаружил, что хорошее настроение вернулось к нему.
— Скорее, Дао, — уточнил Зимородинский. — Может быть, тебе придется отнимать чужие жизни… Не спорь! Я сказал: может быть! Это не должно повиснуть на тебе. Теперь о конкретных действиях, — деловито продолжал он. — Как думаешь, когда в этом притоне на Мастерской будет больше всего людей?
— Вечером. Часов в семь. Но я не собираюсь тянуть до вечера…
— Зря. Как ты помнишь, воин сам должен выбирать время и место боя. Учитывая эффект неожиданности и собственную готовность. Тебе нужно время, чтобы подготовить свой дух. И чтобы подготовить возможные пути отхода. Ты не можешь выбрать благоприятное место атаки, но иметь выбор в отступлении ты можешь. Это главное. Атаковать ты сумеешь, но потом последует ответ, и это будет намного опаснее.
— Да, понимаю, — сказал Андрей, хотя, честно говоря, до сих пор не рассматривал будущее с этой точки зрения.
— Если ответный удар тебя уничтожит, твоя… акция справедливости будет иметь обратный эффект, — заметил Зимородинский.
— Я думаю, что сумею как-то сориентироваться, — сказал Андрей.
— Твой недостаток! — Зимородинский поднял палец. — Ты солдат, а не полководец. В любом случае я советую выбрать именно семь вечера!
— Почему?
— Максимальное число противников. Психологически это тебе на руку. Им это даст ложную уверенность в себе, а тебе — наилучший пост-эффект. Кроме того, вечером рефлексы обычного человека притупляются. Кое-кто будет пьян или курнет травки. Работать с неподготовленной, расслабленной, дезориентированной группой проще, чем с шестью-семью вооруженными, готовыми к схватке бойцами. В комнате, набитой народом, стрелять не станут. Сразу не станут, а потом ты уже наработаешь себе преимущество, психологический прессинг. Тебя начнут бояться. Сам ведь знаешь, что победить восьмерых иногда сложнее, чем восемнадцать. Андрей, я абсолютно уверен, что ты управишься с двумя дюжинами рэкетиров, если инициатива будет за тобой. Ты прекрасно работаешь с группой. Они «потеряют» тебя на первой же минуте.
— Как-то все просто у тебя выходит, — сказал Андрей.
— Просто, если ты ухитришься проникнуть внутрь без сопротивления. Вообще-то ты достаточно уязвим. Один точный выстрел — и все.
— Ты же сам учил меня уходить от ствола! — напомнил Ласковин.
— Я не учил тебя уходить от снайперской винтовки. Или от газовой гранаты. Ты должен полагаться на чутье. Чутье на опасность. И ты разовьешь его. Или погибнешь. Подумай, какой шанс для шага вперед! — Зимородинский улыбнулся.
— Ты имеешь в виду, что, разгромив эту шарагу, я сделаю шаг вперед?
— Нет, сэмпай! Я говорю об охоте, которая начнется потом. Ты будешь сражаться не за медальку, а за свою жизнь. Это большая удача.
— А ты, — спросил Ласковин, спросил более резко, чем хотел, — ты сражался за свою жизнь?
— Было дело, — кивнул Зимородинский. — И научись обуздывать свой боевой дух. Это звучит парадоксально, но так. Дух воина толкает тебя вперед. Сейчас — тоже. Если он будет управлять тобой, а не наоборот — мы больше не увидимся.
— Значит, — Андрей не дал Зимородинскому сменить тему, — ты сражался за свою жизнь? И что же, тебе понравилось?