Указанные параллели не исключают возможности предположить, что стихотворение Тургенева генетически связано с упоминаемым Герценом «неразгаданным сфинксом русской жизни». В главе XXX четвертой части «Былого и дум» Герцен писал о двух противоположных разгадках, которые давали этой неразрешимой задаче западники и славянофилы: «Чаадаев и славяне <славянофилы> равно стояли перед неразгаданным сфинксом русской жизни, — сфинксом, спящим под солдатской шинелью и под царским надзором; они равно спрашивали: „Что же из этого будет? Так жить невозможно: тягость и нелепость настоящего очевидны, невыносимы — где же выход?“ — „Его нет“, — отвечал человек петровского периода, исключительно западной цивилизации, веривший при Александре в европейскую будущность России. <П. Я. Чаадаев> <…> „Выход за нами, — говорили славяне, — выход в отречении от петербургского периода, в возвращении к народу, с которым нас разобщило иностранное образование, иностранное правительство; воротимся к прежним нравам!“» Далее, подробнее характеризуя пристрастия славянофилов «к старинным неуклюжим костюмам», Герцен приводит анекдот о «мурмолке» К. Аксакова: «„Во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок. А К. Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персиянина“, — рассказывал, шутя, Чаадаев». Хотя эта же шапка — «мурмолка» упомянута была Тургеневым в выпущенной впоследствии сатирической XXVIII строфе его поэмы «Помещик» (наст. изд., т. 1, с. 478), но очень вероятно, что именно приведенные слова Герцена внушили Тургеневу заключительные строки данного стихотворения в прозе («… не довольно надеть мурмолку, чтобы сделаться твоим Эдипом, о всероссийский сфинкс»). Во французском переводе (Revue politique et littéraire, 1882, № 25, p. 774) вместо слова «мурмолка», непонятного французам, прямо сказано: «славянофильский колпак» (un bonnet de slavophile).
Нимфы*
В первой части этого произведения (до слов: «Мне вспомнилось это сказание») Тургенев воспроизводит в собственной поэтической обработке предание, сохраненное Плутархом в 17-й главе его трактата «Об ошибочности оракулов». Плутарх рассказывает о риторе Эмилиане, который в царствование императора Тиберия отправился на корабле в Италию. Во время плавания по Ионическому морю, мимо островов, однажды, когда ветер стих, путешественники, находившиеся на палубе, услышали громкий голос, несшийся со стороны островов; этот голос «с такой силой звал некоего Фамуса, что все были крайне поражены. А этот Фамус был египетский лоцман, которого мало кто знал <…>. Два раза он не откликался, на третий зов откликнулся. Тогда голос еще громче крикнул ему: „Когда ты поравняешься с островом Паладесом, возгласи, что умер Великий Пан!“ Все путешественники в испуге обсуждали, следует ли повиноваться повелению или нет. Фамус же решил, что если на высоте Паладеса сильный ветер, то он минует его молча; но если удержит их затишье, то он исполнит услышанное приказание голоса. Когда корабль приблизился к острову Паладесу, ветер спал <…> Тогда Фамус поднялся на возвышение кормы и, обратившись лицом к земле, крикнул: „Умер великий Пан!“ Едва он вымолвил это, как послышались с берега стенанья, как будто сетовало и плакало несколько человек». Плутарх прибавляет, что в Риме всё случившееся дошло до сведения Тиберия, «который, призвав к себе корабельщика, пришел к убеждению в истинности рассказа» (Арсеньев Н. С. Плач по умирающем боге. — Этнографическое обозрение, 1912, № 1–2, с. 2–3). Светоний также утверждал, что во времена Тиберия часто были слышны в лесах восклицания «Великий Пан умер!» (Энциклопедический лексикон. Изд. А. Плюшара. СПб., 1839, т. 16, с. 396). По рассказу Плутарха, римские жрецы при Тиберии истолковали предание о Пане, боге греческой мифологии, покровителе стад и пастбищ, а позднее — всей природы, в том смысле, что он не обладал бессмертием богов, так как рожден был от Гермеса и смертной женщины, Пенелопы. Ранние христианские писатели истолковали предание о смерти Пана по-своему, как свидетельство гибели язычества перед наступлением христианства. Вслед за отцами церкви такое толкование дал преданию Ф. Рабле, подробно изложивший его в «Гаргантюа и Пантагрюэле» (кн. IV, гл. 28). Возглас «Умер Великий Пан» стал крылатым выражением, употреблявшимся впоследствии для обозначения не только заката эллинской культуры, но и вообще завершения какого-либо исторического периода (Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения. 3-е изд. М., 1966, с. 682–683).
Приведенные справки существенно корректируют утверждение французского исследователя Э. Омана, полагавшего, что «мысль и образы» стихотворения «Нимфы» навеяны несколькими отдельными местами «Германии» Гейне, которые русский писатель будто бы «сплавил в одну картину» (Haumant E. Ivan Tourguénief. Paris, 1906). «Действительно, мы находим у Гейне и веселый хоровод нимф, и вакханок с Дианой во главе, и пугливый страх античных богов перед христианством с его символом — крестом», — пишет по этому поводу А. Е. Грузинский, но справедливо отмечает далее, что эти картины находятся у Гейне не в поэме «Германия», а в отдельных его прозаических статьях и в поэме «Атта Троль»; «следует, однако, сказать, что нигде у Гейне мы не встретим ничего подобного той цельной картине, которую дал Тургенев» (Грузинский, с. 231). Сходной точки зрения придерживался И. С. Розенкранц (О происхождении некоторых стихотворений в прозе И. С. Тургенева. — Slavia, 1933, Ročn. XII, Seš. 3–4, p. 489): «Сходство между Гейне и Тургеневым можно отметить только во второй половине „Нимф“ <…>. И у Гейне и у Тургенева мы можем найти веселый хоровод нимф и вакханок, предводительствуемый богиней Дианой, страх античных богов перед христианством (у Гейне это выражено звуками церковного колокола, у Тургенева символом — крестом, который увидела богиня Диана <…>. Но надо полагать, что данное стихотворение в прозе создано независимо от Гейне, случайные же совпадения можно, пожалуй, объяснить невольными реминисценциями прочитанного».
Сходство «Нимф» с произведениями Гейне явно преувеличено; известные аналогии к «Нимфам» можно усмотреть у Г. Гейне в сценарии балета «Богиня Диана» (1848) и в работе «Боги в изгнании» (1853), но в обоих произведениях Гейне пытается изобразить «подземную Элладу» в рамках немецкого средневековья; а в главе 18 сатирико-полемической поэмы Гейне «Атта Троль» Диана («величавая богиня») появляется «среди призраков полночных» как злая сила. Возглас о «смерти великого языческого Пана» Герцен приводит в «Былом и думах» (ч. 1, гл. 6) со ссылкой именно на Гейне, имея в виду строки, которые находятся в его памфлете «Людвиг Берне» (кн. 2). В памяти Тургенева, несомненно, сохранялся и «хор нимф в честь Великого Пана» во второй части «Фауста» Гёте.
В черновом автографе — обилие вариантов стилистического характера; Тургенев тщательно отшлифовывал каждую фразу.
Враг и друг*
В черновом автографе стихотворение датируется февралем 1878 г. и записано на одном листе со стихотворениями «Услышишь суд глупца…» и «Довольный человек». В тетради белового автографа дата не обозначена, но «Враг и друг» вписан там девятым по счету среди стихотворений, написанных в феврале 1878 г. Тем самым и устанавливается его правильная дата. В наборной рукописи Тургенев сам дату не поставил, она приписана карандашом чужой рукой, что и определило место стихотворения в композиции всего цикл», без воли автора. Однако в корректуре «Вестника Европы» Тургенев дату не исправил, и стихотворение было напечатано в том порядке, какой ему назначил М. М. Стасюлевич. Между тем это стихотворение отражает настроение Тургенева в феврале 1878 года (см. примечания к стих. «Услышишь суд глупца…» и «Довольный человек»). В черновом автографе много вариантов к отдельным словам и фразам; правка продолжалась в беловом автографе и в наборной рукописи.
Христос*
Во всех авторских рукописях заглавие этого стихотворения в прозе имело подзаголовок «Сон» (за несколько лет перед тем в рассказе «Живые мощи» Тургенев изобразил сон Лукерьи о Христе). Ознакомившись со стихотворением «Христос» по тексту, предназначенному для публикации в «Вестнике Европы», Анненков писал Тургеневу 2 (14) октября 1882 г.: «В чудном рассказе „Христос“ меня кольнула прибавка „Сон“. Какой же это сон, когда это лучезарное видение? Тут нечего просыпаться, а только констатировать исчезновение видения» (ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 13, л. 86). Тургенев согласился с Анненковым и, посылая обратно корректуру «Стихотворений», писал Стасюлевичу 4 (16) октября 1882 г.: «По совету Анненкова я у иных стихотворений отнял заглавие „Сон“; особенно „Христос“ сделался у меня видением». В корректуре Тургенев для этого не только вычеркнул подзаголовок, но и произвел в конце стихотворения некоторые исправления. Вместо слов в наборной рукописи: «и я проснулся» — он написал: «и я пришел в себя», слова «Только проснувшись» заменил словами: «Только тогда».