В памяти у офицерства еще живы были трагические примеры «немцев» Буксгевдена под Аустерлицем и Беннигсена под Фридландом. И хотя Барклай в отличие от этих «немцев» не был наемником, а родился в России и начал службу в ее армии с нижних чинов, но в его ближайшем окружении оказалось большое количество иностранцев, что само по себе наводило на мысль об измене.
Ф. А. Рубо. Бородинская битва. Фрагмент. 1912 г.
В обществе тоже говорили об «измене» Барклая. Одна петербургская дама, лично с командующим не знакомая, писала о нем: «О разуме его, о свойствах, о благородных чувствах, о возвышении духа никто не слыхивал, а ему вверен жребий России». Другой современник в частном письме заявлял еще резче: «Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены».
В армии сначала шептались, а затем заговорили вслух о захваченном в экипаже французского кавалерийского генерала Себастьяни неком документе, в котором поденно указывались все передвижения русских корпусов. Якобы пришлось удалить из армии заподозренных в шпионаже в пользу французов флигель-адъютантов, польских графов Браницкого, Потоцкого и Влодека, а также адъютанта самого Барклая майора барона Левенштерна – делопроизводителя секретной корреспонденции. В 1802 г. Левенштерн выходил в отставку и уезжал в Европу, а в 1809 г. служил во французской армии и был хорошо знаком с тем же Себастьяни. Левенштерн еще вернется в русскую армию и успеет отличиться в Бородинском сражении и Заграничном походе 1813—1814 гг. Похожая история случилась и с прусским бароном Вольцогеном, флигель-адъютантом императора, отважно сражавшимся под Витебском, Смоленском, Бородином, Тарутином, а затем в Заграничном походе русской армии. Под подозрение попадали все «немцы», а их в армии было более чем достаточно.
В то же время темпераментному князю Багратиону, яростно настаивавшему на немедленном сражении и даже грозившему подать в отставку, никто его грузинское происхождение в вину не ставил. Если под Смоленском Багратион скрипя зубами подчинился Барклаю, но скоро стал открыто обвинять его в неспособности руководить. Как позднее Барклай написал в журнале действий 1-й армии про свои отношения с Багратионом, «я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия». Не остался в стороне от этого и пользовавшийся непререкаемым авторитетом Алексей Петрович Ермолов, совсем недавно наконец-то ставший генералом. Будучи близким другом Багратиона, он имел весьма холодные отношения со своим начальником Барклаем. Получив тайное поручение от Александра I уведомлять его обо всех разногласиях между командующими двух армий, он приложил немало усилий для назначения единого главнокомандующего вместо Барклая-де-Толли.
Император медлил, делая двух выдающихся полководцев заклятыми врагами и роковыми жертвами своих излюбленных полумер. Барклай не мог открыто указать оппонентам, что действует по плану, утвержденному самим царем. Лукавый же Александр, в свою очередь, тоже молчал, видя, что отступление вызывает осуждение в обществе. Ответственность, а для большинства и вина полностью ложилась на Барклая.
В качестве единого главнокомандующего Багратион казался генералитету предпочтительнее, чем «ледовитый», по удачному выражению Ермолова, Барклай. К тому же у него при всех несомненных достоинствах был важный недостаток. По складу характера он никогда не был своим среди солдат, подобно Багратиону или Кутузову. Он не был ни «военным вождем», ни «отцом-командиром», каких всегда ценили в армии и за которыми по одному лишь взмаху руки готовы были идти в огонь и в воду, не думая о смерти. Барклая могли уважать, но его не любили и тем более не обожали. Ему не хватало искренности и сердечности в общении с подчиненными. Он не умел да и не хотел нравиться, быть, несмотря на высокое положение, «своим в доску». Мало спросить, глядя на солдат сверху вниз из седла: «Хороша ли каша?» Надо сойти с лошади и, присев к костерку, самому ее попробовать, присовокупив, что ничего лучше в жизни не едал, да еще ввернуть соленый армейский анекдот или, потрепав кого-то из «стариков», напомнить ему, как вместе били «басурманов» и т. п. В этом аспекте полководческого искусства Барклай, несомненно, уступал многим своим современникам, тем более Багратиону, которого боготворили не только солдаты, но и генералы. Князь Петр умел быть дружелюбным и приветливым несмотря ни на что. В условиях постоянного отступления холодный, молчаливый и сухой Барклай, не имевший доверия в войсках, был обречен. Все его приказы о маневрах и переходах казались бессмысленными.
На плечах Барклая (как потом и сменившего его Кутузова) лежала колоссальная ответственность. Оба сомневались и мучались, прекрасно понимая, что они противостоят военному гению, не потерпевшему еще ни одного серьезного поражения, что тот способен к самым невероятным тактическим решениям. Барклай прекрасно помнил, что, пока он «топтался» под Рудней и Поречьем, прикидывая, что же ему предпринять, Бонапарт молниеносным фланговым марш-броском возник перед Смоленском. Пришлось снова отступать, опять оставляя на заклание арьергард. Никто не оценил того простого факта, что Барклаю удалось в полном порядке отойти от Немана на сотни километров и не дать численно превосходящему врагу себя разбить. Наоборот, ему удалось потрепать французов в тяжелых арьергардных боях. Соотношение сил начало меняться в пользу России. Слова Ф. В. Ростопчина: «Император России будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске» начинали сбываться.
Но безмолвное отступление не могло продолжаться: полководческая репутация Барклая не просто покачнулась, ей был нанесен роковой удар.
5 августа (а ведь еще не был сдан врагу Смоленск) Александр I по настоянию Аракчеева, Ермолова и председателя Государственного совета князя Н. И. Салтыкова согласился рассмотреть новую кандидатуру на пост главнокомандующего – Кутузова.
Только под нажимом влиятельных представителей дворянства, от лица которых выступил замещающий военного министра князь Алекс. И. Горчаков 1-й, и очень тяжелой ситуации император после тяжкого трехдневного раздумья все же назначил Кутузова главнокомандующим. Барклай, получивший сообщение об этом из Санкт-Петербурга на марше, с присущей ему стойкостью вынес новое испытание. Под его началом по-прежнему осталась 1-я армия в составе трех самых мощных корпусов генералов Багговута, Остермана-Толстого и Дохтурова.
Российский самодержец так объяснил свое решение в письме к сестре Екатерине Павловне: «Зная этого человека, я вначале противился этому назначению, но когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией, находя, что Барклай и Багратион оба неспособны на это, к тому же Барклай делал одну глупость за другой под Смоленском, мне оставалось только уступить единодушному желанию, и я назначил Кутузова. В тех обстоятельствах, в которых мы находимся, я не мог поступить иначе. Я должен был остановить свой выбор на том, на кого указывал общий голос». Самому Барклаю Александр I писал следующее: «Потеря Смоленска произвела огромное впечатление во всей империи. К общему неодобрению нашего плана кампании присоединились еще и упреки, говорили: “Опыт покажет, насколько гибелен этот план, империя находится в неминуемой опасности”, и так как Ваши ошибки, о которых я выше упомянул, были у всех на устах, то меня обвинили в том, что благо Отечества я принес в жертву своему самолюбию, желая поддержать сделанный в Вашем лице выбор. Москва и Петербург единодушно указывали на князя Кутузова как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству Вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности будет вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасном положении, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить вопрос за и против в совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство».
Багратиону, Тормасову и Чичагову было предписано немедленно встать под начало главнокомандующего Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Русское происхождение Кутузова сделало его более подходящим на роль главнокомандующего в час народных испытаний, когда все иностранцы казались подозрительными. Выражая общие чувства,
