– Ну… вот, читай сам.
Он прочел:
Если Хирага с тобой: передай ему, что для его семьи настали тяжелые времена, мать его больна, денег у них нет и в долг им больше никто не дает. Если у него есть возможность переслать им хоть сколько-нибудь денег или устроить любой заем, это спасет им жизнь – разумеется, его отец никогда не попросит его об этом. Передай ему также, что его невеста все еще не прибыла и его отец опасается за ее безопасность.
Я ничем не могу им помочь, с горечью подумал Хирага, приближаясь к их с Акимото тайному убежищу в деревне. К ночи ветер усилился, шелестя соломой на крышах. Стало холоднее. Я ничего не могу сделать. Вонючие деньги! Акимото прав. Нам следует осуществить план Ори. Ночь вроде этой подошла бы лучше всего. Достаточно поджечь две-три хижины, и ветер перебросит пламя на другие дома и раздует настоящую огненную бурю. Почему не сегодня? Тогда этим вонючим гайдзинам придется вернуться на свои корабли и убраться восвояси. Уберутся ли они? Или я тешу себя несбыточной мечтой, и это наша карма – быть проглоченными ими.
Что же делать?
Кацумата всегда говорил: «Если сомневаешься – действуй!»
Сумомо! Едет в Эдо? Его сердце забилось быстрее, но даже мысль о ней не прогнала чувство вины перед семьей. Мы должны пожениться немедленно, пожениться здесь, пока есть время, домой идти невозможно, путешествие займет месяцы, а мне жизненно необходимо быть здесь, отец поймет.
Поймет ли? Действительно это жизненно необходимо или я просто обманываю себя? И зачем Кацумата устроил Сумомо к Ёси? Он не стал бы рисковать ею, если бы ничего не подготавливал.
Ничего! Я – ничто. Из ничего в ничто, снова голод, и нет денег, и никто не верит в долг, и ничем нельзя помочь. Без сонно-дзёи мы ничего не можем сделать…
И вдруг чешуя, покрывавшая часть его мозга, сползла серой пленкой, и он вспомнил, как Джейми объяснял ему некоторые стороны гайдзинского бизнеса, которые потрясли его. Через мгновение он уже снова колотил в дверь сеи и садился напротив него.
– Сея, я подумал, что мне следует сказать тебе об этом, чтобы ты мог приготовиться. Кажется, мне удалось уговорить главного знатока бизнеса среди гайдзинов встретиться с тобой в его большом доме, послезавтра утром, чтобы ответить на вопросы. Я буду переводить для тебя.
Сея поблагодарил его и поклонился, чтобы скрыть широкую улыбку, невольно появившуюся на его лице.
Хирага продолжал тем же елейным голосом:
– Дзами Макфи сказал мне, что по обычаю гайдзинов за это взимается плата, за эту и за другую информацию, которую он уже передал тебе. Равная десяти коку. – Он назвал эту ошеломляющую сумму так, словно говорил о нескольких медяках, и увидел, как сёя побледнел, но не взорвался, как ожидал Хирага.
– Невозможно, – сдавленным голосом произнес сёя.
– Я ему сказал то же самое, но он ответил, что как бизнесмен и банкир ты поймешь, какую огромную ценность имеют его сведения, и что он может даже подумать… – Снова Хирага взял себя в руки. – …даже поможет сее открыть бизнес, какого нет ни у кого, такой, как у гайдзинов, чтобы торговать с другими странами.
Опять это была не до конца ложь. Макфэй говорил ему о том, что с интересом встретился бы и побеседовал с японским банкиром – Хирага, упоминая о сее, преувеличил его значение и положение в Гъёкояме – добавив, что его более-менее устроит любой день, если его предупредить о встрече хотя бы за сутки, и что имеется много возможностей для сотрудничества.
Он наблюдал за сеей, в восторге от того, что видит старика насквозь: сею явно осаждали мысли об открывающихся бесчисленных возможностях с выгодой использовать знания Макфи и о том, что он будет первым, кто займется таким бизнесом.
– Очень важно быть первым, – втолковывал ему Макфэй, – твой японский друг поймет это, если он хоть сколько-нибудь бизнесмен. Мне нетрудно поделиться нашими навыками в бизнесе, твоему японскому другу будет также легко поделиться деловыми навыками и знаниями японцев. – Хирага едва не ослеп от головной боли, прежде чем понял, о чем говорил этот человек.
Он предоставил время сее мечтать и мучиться сомнениями.
– Хотя я ничего не понимаю в вопросах бизнеса, сёя, возможно, мне удастся снизить эту цену.
– О, если бы вы сумели это сделать, Отами-сама, вы доставили бы большую радость бедному старику, скромному слуге Гъёкоямы, ибо мне придется умолять своих хозяев о разрешении вообще заплатить хоть что-нибудь.
– Может быть, я сумею снизить плату до трех коку.
– Половина коку, возможно, была бы приемлемой ценой.
Хирага обругал себя. Он забыл «первое золотое правило» Макфи, как называл его шотландец: «Будь терпелив, когда торгуешься. Снизить цену ты можешь всегда, вернуться к той, что была выше, – никогда. И никогда не бойся рассмеяться, или расплакаться, или раскричаться, или притвориться, что уходишь».
– Макфи запросил десять, я сомневаюсь, что он снизит цену меньше трех.
– Половина коку уже очень большие деньги.
Будь у Хираги меч, он схватился бы за рукоятку и прорычал: «Три или я сниму твою поганую голову с плеч!» Вместо этого он печально кивнул:
– Да, ты прав. – И начал подниматься с подушки. – Может быть, мои хозяева согласятся на один коку. – Хирага был уже почти у двери. – Прошу прощения, сёя, но я потерял бы лицо, пытаясь торговаться так низко, и…
– Три. – Лицо сеи было красным.
Хирага вернулся на место. Ему понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому новому миру. Он сказал:
– Я постараюсь договориться о трех. Времена теперь тяжелые. Я только что узнал, что в моей деревне в Тёсю настал голод. Ужасно, neh?
Он увидел, как сузились глаза сеи.
– Да, Отами-сама. Голод скоро настанет повсюду, даже здесь.
Хирага кивнул.
– Да, – сказал он и замолчал, выжидая, давая молчанию сгуститься. Макфи объяснил ему значение молчания при переговорах: «Вовремя закрытый рот выводит из равновесия твоего противника, ибо переговоры – это такая же схватка, как любая другая, и вытягивает из него уступки, о которых ты не посмел бы даже заикнуться.
Сея понимал, что попал в западню, но не определил еще для себя ее глубину, как не определил и цену, которую был готов заплатить. Пока что полученные им сведения стоили вдесятеро больше. Но будь осторожен… этот юноша опасен, этот Хирага Отами-сама слишком способный ученик; может быть, он говорит правду, может быть, нет; он может быть лжецом, может быть и честным человеком.
– В тяжелые времена друзья должны помогать друзьям. Возможно, Гъёкояма сумеет устроить маленький кредит, чтобы помочь. Как я уже говорил, Отами-сама, ваш отец и вся семья являются нашими уважаемыми и высоко ценимыми клиентами.
Хирага проглотил гневные слова, которые в другой обстановке непременно сорвались бы у него с языка в ответ на такой явно покровительственный, снисходительный тон.
– Это означало бы ожидать слишком многого, – сказал он, пробираясь наугад в этом новом мире прибылей и потерь. «Прибыль для одного всегда означает потерю для другого», – много раз повторял ему Макфи. – Все, любая помощь от великого клана Гъёкоямы будет принята с благодарностью. Но здесь очень важна быстрота, могу я быть уверен, что они поймут это? Да?
– Это произойдет немедленно. Я позабочусь об этом.
– Благодарю тебя. И, может быть, они рассмотрят вместе со значительным кредитом еще и, возможно, некую единовременную выплату, безвозвратно, скажем, один коку… – Он увидел, как в глазах напротив сверкнула злость и тут же погасла, и подумал про себя, не слишком ли далеко он зашел, – … за услуги, оказанные моей семьей.
Снова молчание. Потом сёя произнес:
– В прошлом… и в будущем.
Взгляд Хираги стал таким же холодным, как у сеи, хотя его губы, как и губы старика, улыбались. И он, все еще ощущая себя в этом новом, пока непостижимом для него мире, не выхватил свой маленький револьвер, который теперь всегда носил с собой, и не прострелил сею насквозь за его грубость и дурные манеры.
– Разумеется, – кивнул он. Потом добавил любезно: – До послезавтра, neh?
Сея кивнул и поклонился.
– До послезавтра, Отами-сама.
Снова оказавшись снаружи, скрытый от чужих глаз темнотой ночи, Хирага позволил своему ликованию взлететь на крыльях души до небес. Целый коку и еще кредит вдобавок! А теперь, как мне обменять эти три коку, о которых гайдзин Макфи не просил, и в которых не нуждался, на настоящий рис или настоящие деньги, чтобы их тоже можно было отослать отцу?
Так много за такую малость, думал он, ощущая в душе великий подъем и в то же время чувствуя себя так, словно выпачкался в грязи, и испытывая жгучее желание смыть с себя эту грязь.
– А, адмирал, – сказал Малкольм Струан, – два слова с глазу на глаз?
