Подводы со всяким хозяйством – с кроватями, с кастрюлями и корытами – не давали двигаться артиллерийской батарее. Лошади бесились и поднимались на дыбы. Казаки, пробираясь верхом между зарядными ящиками и тяжело нагруженными бричками, стегали плетьми кого попало – и лошадей и людей.
А над Кубанью рвалась шрапнель и дождем сыпалась в воду.
И вдруг у самых орудий упал снаряд. Кто был поближе, кинулся к перилам, а кто и в самую Кубань прыгнул. Другие, как подкошенные, попадали на землю – прямо под колеса повозок.
Снаряд так и не взорвался, а пропал из-за него не один человек. На ту сторону Кубани никто не переплыл.
Все новые и новые подводы, двуколки и фаэтоны подъезжали к мосту.
– Гляди! – крикнул мне Васька.
В лаковой коляске сидели двое мужчин. Один из них был рябой и горбоносый атаман, а другой – станичный мукомол, Иван Матвеевич Дериземля. За коляской тянулись тачанки, а за тачанками – опять артиллерия.
– Эх, нельзя этих гадов живьем отпустить, – сказал Андрей, поднимаясь на стременах. – Красные, видно, уже станцию берут. Слышите, какая там трескотня? Надо бы задержать.
– А как задержишь? – спросил Иван Васильевич.
– Так, – сказал Андрей и выстрелил в атамана. Он так и плюхнулся с коляски на мостовую. – Через Кубань переправимся и в лоб ударим. За мной!
Андрей стегнул своего коня и погнал его берегом к перекату. Мы поскакали за Андреем. Берег у переката крутой, каменистый. Кони так и царапали камни копытами, спускаясь к реке. Но вот уже конь Андрея широко расплескивает ногами воду. Мы тоже не отстаем. Лошади доходят до глубокого места и, отдуваясь, пускаются вплавь. И вот наконец берег – низкий, пологий, с молодым кустарником. Мы пробираемся сквозь кусты и скачем к мосту.
– Заряжай! – кричит Андрей.
До моста еще далеко, но мы слышим какие-то выстрелы, и отдельные, и пачками. Стреляют с этой стороны моста – в лоб кадетам. Кто-то, видно, переправился через Кубань раньше нас.
Подъезжаем поближе – чуть не у самого моста лежит цепь.
– Да ты смотри, они в шлемах – в буденовках. Красноармейцы это! – кричит Гаврик, обогнав нас.
Да, это красноармейцы. Они лежат на земле, прижимая винтовки, а у пригорка в лесу фыркают их лошади.
– Вы куда? Кто такие? – крикнул нам с земли красноармеец, крайний в цепи.
– Свои, большевики! – ответил Андрей, осаживая коня.
– Ну, ложись, если так, – сказал красноармеец.
Мы спешились, легли рядом с красноармейцами. У них были длинные винтовки, а у нас коротенькие обрезы.
С правого фланга раздалась команда:
– Пли!
Мы вместе со всеми ударили по мосту. Раз, другой, третий… Сначала с моста отвечали беспорядочными выстрелами, а потом пальба утихла, и вдруг вся ярмарка, запрудившая мост, повернула назад, к поселку.
Что тут сотворилось! Одна подвода на другую наскакивает, верховые чуть не по головам пробираются, артиллеристы обрубают постромки, бросают свои орудия – и кто куда…
Так захватил в этот день красный кавалерийский эскадрон восемь кадетских орудий, десятка два пулеметов, одного генерала, трех полковников и поезд с беженцами.
На вокзале и на станичном правлении подняли красные флаги.
В тот же день к вечеру мы встретили Саббутина.
Было это на митинге у депо. Народу собралось тысяч пять-шесть – и поселковые, и красноармейцы, и станичники.
Ораторы говорили с вагонной платформы перед самыми окнами мастерских.
Все речи кончались одним:
– Добьем эксплуататоров, душителей рабочего класса! Да здравствует советская власть! Да здравствует Ленин!
Отряд наш появился на митинге в полном составе, с обрезами в руках. Жалко только, что в дальних рядах нам пришлось стоять. Мне, Сеньке и Андрею еще было видно, кто говорит. А вот Васька все подымался на цыпочки и жаловался, что ничего не видит.