Валялась бы теперь где-нибудь под откосом, как ведро дырявое… Ай да ловкачи! Ай да молодцы большевики.
Три дня простояла «Победа» у нас на станции. Боялась, видно, на фронт идти, ждала подкрепления. И только когда пришли новые силы – пехота и кавалерия, броневик снова двинулся на фронт.
Вперед он выслал усиленный дозор – слева конный взвод и справа конный взвод.
Нагнал на него страху наш булыжный экспресс…
Глава XXI
У РЯБОГО АТАМАНА
Больше месяца крутила вьюга, а потом как-то сразу началась у нас весна. Снег почернел и опал, от земли пошел густой сизый пар. В Кубань поползли целые реки талого снега, извиваясь и нащупывая дорогу, как слепые котята. Мы уже полушубки поскидали и в марте месяце бегали по улице в одних рубашках.
Но настоящая весна пришла только с первым дождем. Над Кубанью спустились широкие и темные, как пыль, дождевые рукава. Забулькали лужи. Стало темно. Так темно, что еле-еле виднелись дома через дорогу.
Мы с Васькой стояли под навесом Кондратьевских номеров и выжимали из своих слинявших рубах синие ручьи воды.
Вдруг из-под соседнего навеса к нам перебежали два казачонка в плисовых штанах. Тоже мокрые, будто прилизанные.
Один, побольше, нагнул голову в мокрой папахе и, оглядев Ваську, спросил:
– А ты чей?
– А тебе на что?
– Иногородний?
– Казак.
– Врешь, по штанам вижу и по рубахе что иногородний. Казаки в таких рядюшках не ходят. Говори, где живешь?
– У черта на куличках, у куркуля в хате, а тому, кто спрашивает, дуля, – спокойно сказал Васька, скручивая рубаху жгутом и выжимая из нее последние капли.
– А мы с обыском к вам пойдем, – сказал другой казачонок, щуплый и пониже ростом.
Васька засмеялся.
– Ты сперва штаны подтяни, атаман кубанский, кукуруза на учкуру! Мандат у тебя есть на обыскные права? Ну, показывай!
– Найдется, глянь-ка сюда!
Васька и моргнуть не успел, как казачонок в белой папахе огрел его свинчаткой по голове.
Васька скорчился и схватился руками за голову.
На соседнем крыльце крикнули:
– Ай да белая папаха! Ай да молодец!.. А ну-ка другого по уху стебни!
Я оглянулся и увидел, как, сгибаясь под проливным дождем, бегут к нам еще двое казачат, а за ними рослый бородатый казак в черкеске с белыми газырями.
Я быстро перемахнул через дорогу.
Васька кинулся было за мной, но поскользнулся и шлепнулся в лужу. Из-под рубашки у него выскользнул револьвер.
Казачонок в белой папахе в один миг налетел на револьвер, как ястреб на ящерку.
– Оружие!
Васька вскочил и схватился за дуло револьвера, но бородатый пнул его ногой.
Васька выпустил револьвер из рук и опять плюхнулся в грязь.
Казачонок сел на него верхом и стал месить его, как тесто в макитре.
А бородатый казак вертел в это время перед самым носом Васькин револьвер и бормотал:
– Бульдог! Нет, не бульдог, пожалуй, бульдог покороче и потолще будет. Это не иначе, как стейер. Только у стейера головка пуговкой. А этот какой-то… странный, разломчатый.
Я прислушивался из-за угла и думал: что делать? За поясом под рубахой у меня тоже был револьвер, только не смит-и-вессон, как у Васьки, а браунинг.
Пустить бы из этого браунинга бородатому семь пуль в лоб, да не уйдешь ведь потом. Только Ваську погубишь, а не выручишь.
Вдруг слышу – кто-то за углом говорит:
– А другой куда утек? Тот, что побольше был? Шукай его, хлопцы!
Я шмыгнул в первый попавшийся двор, а оттуда, через заборы и переулки, вернулся с другой стороны к Кондратьевским номерам.
Там теперь выросла целая толпа – казаки, женщины, ребята. Все галдели, перебивали друг друга, размахивали руками.
– Чумака зацапали, комиссара большевицкого! – выкрикивала круглоголовая коренастая казачка.
– Дура! Какой там комиссар большевицкий! – сказал высокий старик в поддевке, выбираясь из середины толпы.