Если бы все пошли разом, то пожалуй, и он бы живой остался, и с неприятелем бы мы скорее покончили. В бою ведь каждая минута дорога. Вот и теперь дремать не надо. Ничего, что армия отступает. Она вернется еще да так погонит белых, как мы их гнали под Беломечеткой. А нам здесь надо встречу готовить, деповских да станичных собирать в одну шеренгу.
Я сразу представил себе, как мы идем длинной-длинной шеренгой, потом строимся по два, по четыре. Мы уже не ребята, а боевые красноармейцы. Большевики. Плечо мое режет тяжелая винтовка. Я поправляю ее и подтягиваю ремень.
Мы идем по дороге на Кубань.
Земля ухает под ровным шагом крепких сапог. Звякают котелки, привязанные к нашим поясам.
Подходим к реке. Летний ветер несет сырой запах камышника. Летний!.. Какой черт – летний!.. Снег по-прежнему тарахтит сухими крупинками по крыше чердака и залетает мелкой пылью во все щели. Наш красноармеец сидит согнувшись, засунув озябшие руки в рукава, а перед ним Сенька, Андрей, Васька и я.
Глава XX
БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС
Зима пришла настоящая – с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в станичную школу, ветер дерет на тебе полушубок, вырывает из рук сумку. Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.
Правда, в школу мы не часто ходили – в две недели раз, а то и реже.
Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными дегтем столбами покойники – иной раз один, а то и пятеро.
Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Бородатые казаки пригнали с атаманского двора человек десять иногородних и одного за другим стали раздевать догола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и оттуда смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и клали на подводы людей.
Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не дослушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.
Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.
Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар – туловище. К туловищу пристроили плоскую голову. На голову надели рваную черную папаху – в мусорной яме нашли. Из-под папахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту – цигарка.
Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстрелять, но я не дал.
– Он еще мягкий, – сказал я. – Не тронь. Успеем расстрелять. Пусть промерзнет как следует.
На следующий день, когда наш есаул сделался от мороза твердым и звонким, мы натаскали камней и приступили к делу.
– Вот я его сейчас по носу! – крикнул Васька.
Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.
– Перелет, – сказал он. – Не так замахнулся. Ну, давай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…
Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.
Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.
В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.
– Эй, вы, своих не заденьте! – закричал Андрей, увертываясь от Васькиного булыжника. – Будет вам зря камешки кидать! У меня есть дело поважнее.