Только на «пиджин» могли торговцы переговариваться со своими слугами, а те — с ними. «Корова» означало «женщина», «чилло» — «ребенок». «Корова чилло» означало «молодая женщина».
— Корова чилло вон! Очень быстро раз-раз, ясно?
— Твоя хочит колова чилло, хейа? Колова чилло оч-чень холосо постель джиг-джиг. Два долла ладна, — выкрикнула девушка.
Слуга схватил ее в охапку, шляпа свалилась на пол, и Струан в первый раз отчетливо увидел ее лицо. Он едва смог узнать ее, так она была заляпана грязью, а узнав, рухнул в кресло, задыхаясь от хохота. Слуга, разинув рот и отпустив девушку, смотрел на него во все глаза, как на сумасшедшего.
— Этот корова чилло, — со смехом проговорил Струан, — остаться можно, ладно.
Девушка с гневным видом привела в порядок свою засаленную, кишащую вшами одежду и скороговоркой выпустила вслед удаляющемуся слуге новую порцию оскорблений.
— Колова чилло оч-чень холосо есть твоя видеть, Тай-Пэн.
— И мне тебя тоже, Мэй-мэй! — Струан изумленно смотрел на нее сверху вниз. — Какого черта ты здесь делаешь, и что, черт побери, означает вся эта мерзость, которую я вижу на тебе?
— Колова чилло думать твоя делай джиг-джиг с новый колова чилло, хейа?
— Кровь Христова, сейчас здесь уже никого нет, девочка! Прекрати говорить на «пиджин»! Я потратил достаточно времени и денег, чтобы ты могла говорить по-английски не хуже королевы! — Струан поднял ее на вытянутых руках. — Боже милостивый, Мэй-мэй, от тебя разит прямо до небес.
— От тебя бы тоже разило, если ты наденешь эти вонии одежды.
— «Если бы ты надел эту вонючую одежду», — механически поправил ее Струан. — Что ты здесь делаешь, и к чему все эти «вонии одежды»?
— Отпусти меня, Тай-Пэн. — Он поставил ее на пол, и она печально поклонилась ему. — Я прибыла сюда тайно и в большой печали, потому что ты потерял свою Верховную Госпожу и всех детей от нее, кроме одного сына. — Слезы покатились по ее перемазанному грязью лицу, оставляя светлые бороздки. — Жалко, жалко.
— Спасибо тебе, девочка. Да. Но это уже в прошлом, и никакая печаль не способна вернуть их назад. — Он погладил ее по голове и провел рукой по щеке, тронутый ее состраданием.
— Я не знаю вашего обычая. Как долго мне следует носить траур?
— Никакого траура, Мэй-мэй. Их больше нет. Не нужно ни плача, ни траура.
— Я воскурила благовония за их благополучное возрождение.
— Спасибо. Ну а теперь, что ты здесь делаешь и почему ты уехала из Макао? Я же сказал, чтобы ты оставалась там.
— Сначала мыться, потом переодеться, потом разговаривать.
— У нас здесь нет для тебя женской одежды, Мэй-мэй.
— Моя ни на что не годная ама. А Гип ждет внизу. У нее с собой моя одежда и вещи, не беспокойся. Где ванна?
Струан дернул шнур звонка, и в ту же секунду на пороге появился слуга с расширенными от удивления глазами.
— Корова чилло моя ванна, ясно? Ама войти можно. Принеси чоу! — Повернувшись к Мэй-мэй, он добавил: — Твоя говорить, какой чоу можно.
Мэй-мэй высокомерно протараторила ошеломленному слуге меню и вышла.
Ее необычная ковыляющая походка неизменно трогала Струана. Ступни Мэй-мэй были перевязаны. Их длина не превышала трех дюймов. Когда Струан купил ее пять лет назад, он разрезал повязки и пришел в ужас от увечья, являвшегося, согласно древней китайской традиции, основным признаком женской красоты — крошечных ступней. Только девушка с перевязанными ногами — ступнями лотоса — могла стать женой или наложницей. Те, у кого ноги оставались нормальными, становились крестьянками, слугами, дешевыми проститутками, амами или работницами, и их презирали.
Ноги Мэй-мэй были искалечены. Боль, которую она испытывала без тесных сдавливающих повязок, вызывала жалость.