Тимош промолчал; но мысль спасти князя Дмитрия и самим убежать «гвоздем засела у него в голове», как выражался о нем его отец. Князь Дмитрий сидел в узкой полутемной каморке под надзором казака-сторожа, сменявшегося два раза в день. Тимош улучил минуту, когда на часах стоял знакомый ему запорожец.
– Диду Остапенко, а диду Остапенко! – кликнул он его. – Больно уж мне охота поболтать с панычем, что там сидит.
Казаку не показалось это удивительным, так как Тимош говорил, что это знакомый его отца.
– А що, хлопец? – ласково проговорил Остапенко. – Чи зажурывся одын? Ну, иди, посиди с панычем! – И он отворил дверь каморки.
Князь Дмитрий сидел на куче соломы. Услыхав шорох, он со страхом поднял распухшее от слез лицо и спросил:
– Кто тут?
– Я, Тимош, – отвечал мальчик. – Мне надо поговорить с тобою, – прибавил он деловым тоном и присел на солому.
– Что тебе от меня нужно? – недоверчиво спросил молодой князь, отодвигаясь.
Тимош заговорил шепотом, посматривая время от времени на дверь:
– Видишь ли, я бы не стал с тобою связываться, потому что ты пан, а я казак: паны всегда были нашими врагами. Но теперь мы оба в беде: ты пленник, да и я не лучше. Город укрепили; ни мне, ни тебе не попасть в польское войско.
– А оно близко? – спросил живо князь. – О, если бы они разбили этих презренных хлопов!
Тимош нахмурился.
– Ты не бранись! – сказал он сердито. – А то и сиди себе тут в своем чулане.
– Говори, говори дальше, – торопил Дмитрий.
– То-то же! – проговорил Тимош, успокаиваясь. – Только не кричи, тут за дверью казак ходит.
Остапенко просунул голову в дверь.
– Чи наговорились, хлопцы? – спросил он.
– Ни еще, диду, – отвечал Тимош.
– Я боюсь, чтобы кто из казаков не заглянул сюда; мне за вас достанется, – проговорил Остапенко, притворяя дверь.
– Нельзя терять времени, – прошептал Тимош. – Есть у вас в замке какой-нибудь выход за город? Мы тебя освободим, а ты покажешь нам дорогу, – проговорил он, наклоняясь к уху князя.
Дмитрий быстро взглянул на своего собеседника.
– Ты не обманываешь? – спросил он тихо.
– Зачем мне обманывать? Отец мой теперь в польском войске писарем, мне надо к нему пробраться.
Дмитрий молчал и с минуту соображал что-то:
– От южной башни идет подземный ход, – проговорил он. – Этим ходом можно выбраться на берег реки за городской стеной.
Тимош просиял.
– Добре, братику! Ей-ей, добре! – вскрикнул он, на радости хлопнув князя по плечу.
Князь Дмитрий гордо поднял голову и вспыхнул. Вся княжеская спесь поднялась в нем от хлопского прикосновения.
– Я тебе не брат! – вскрикнул он. – Слышишь ты? Никогда ты не можешь быть мне ровней. Если я принимаю твои услуги, так только потому, что иначе нет спасения.
Тимош тоже вспылил.
– Ишь, панская кровь! – проговорил он. – И я бы о тебя не стал рук марать, если б иначе было можно.
Остапенко опять просунул голову:
– Вы не подеритесь, хлопцы! – проговорил он, смеясь. – Чего вы тут кричать зачали? Прысь-ка до дому, Тимош! А ты вот ешь свою похлебку! – обратился он к Дмитрию, поставил пред узником горшок с похлебкой и сунул ему в руки ломоть хлеба.
Тимош ушел и всю ночь проворочался на постели, придумывая, как бы высвободить узника и бежать вместе с ним из города.
В польском лагере все было тихо, только стража перекликалась в цепи обоза да в палатке польного гетмана светился огонь. Пан Потоцкий, плотный краснолицый мужчина, быстро шагал из угла в угол; время от времени он подходил к столику и прихлебывал венгерское из большой серебряной кружки. Толстая восковая свеча горела в массивном шандале, слабо освещая большую палатку; свет ее разливался фантастическими образами по роскошной бухарской материи, широкими складками спускавшейся по бокам.