Нет, не схему, целое дерево родовых связей Захаржевских…
Никита нацепил очки и принялся читать комментарий, написанный Адиным мини-петитом…..В Степенной книге митрополита Киприана есть упоминание о приходе «мужа честного из немец по имени Лерма»…
«Причем здесь Лерма?» — подумал Никита.
А при том, что в семнадцатом веке приезжает в Россию другой Лерма, известный более, как Лермонт — шотландский предок поэта Михаила Юрьевича Лермонтова.
Государь Алексей Михайлович ненавидел католиков и, нанимая западноевропейских военных спецов, без которых армия никак не могла обходиться, отдавал предпочтение протестантам. В том числе — шотландцам… Вот и появился тогда в России Лермонт… Лермонт, внучка которого, Анастасия Ивановна Баскакова, вышла замуж за лейб-гвардии уланского ротмистра Петра Захаржевского… Таким образом, дети Петра и Анастасии приходились троюродными кузенами Михаилу Юрьевичу Лермонтову.
Но этого мало.
Тот самый «муж честный из немец» по имени Лерма тоже оставил свое семя в онтогенезе рода Захаржевских. В кронах генеалогии Коновницыных, Огаревых, Пашковых и Захаржевских тонкой лианой вьется линия, идущая от Лермы… Но на вопрос, кто он, этот Лерма, муж честный из немец, Ада Владимировна ответить не могла. Может, он и того же рода-племени, что и шотландец Лермонт… Очень может быть. Между Лермой и Лермонтом лежит пропасть длиной в два с лишним века…
Никита набрал номер архива.
— Ада Владимировна? Как вы думаете, а если я поеду в Лондон, или в Глазго и Эдинбург, я там смогу что-либо найти по связи Лермы с Лермонтом?
— Думаю, сможете, — грустным голосом ответила Ада, — у них в архивах компьютеры, не то, что у нас, все руками, да глазами, да в бумажной пыли…
Никите стало бесконечно жаль эту женщину…
«Привезу ей из Англии что-нибудь. Плед клетчатый в шотландку, например». — Этой мыслью совесть Никиты и успокоилась.
Ариадна Сергеевна тяжело и громко дышала.
Рот ее был широко раскрыт, а грудь высоко вздымалась и опадала, как если бы Ариадна Сергеевна была не персональной пенсионеркой республиканского значения, а бегуньей на короткие дистанции, что только что рванула четыреста метров с барьерами.
— Плохой ты сын, Никита, плохой ты сын, — твердила Ариадна Сергеевна, набираясь дыхания после каждой, с трудом дающейся ей фразы, — плохой сын, знаешь, как мне по весне трудно бывает, а и не позвонишь иной раз, и за лекарством…
— Ладно, мама, ну плохой, ну плохой! — раздраженно кивал Никита, — знаешь, как теперь по радио поют: «Я его слепила из того, что было…»
— Дурак! — с чувством выдохнула Ариадна Сергеевна, — отец твой, академик Всеволод Иванович, святой был человек, а ты неблагодарная скотинка, Никитушка, когда на могиле последний раз-то был?
Никита молча подошел к окну и, отдернув тяжелую портьеру, глянул вниз, на двор, где местные власти принялись за укладку асфальта.
— У тебя, мама и обострение оттого, что без света, как мышь летучая, сидишь.
— Не болтай, я сама знаю, от чего у меня обострение, скажи лучше, зачем в Англию собрался? Разбогател, что ли?
Никита отошел от окна и принялся по старой памяти трогать мамины статуэтки на полочках: пастушек, пастушков, лесных ланей, тонконогих балерин в пачках.
— Не трогай, разобьешь! — прикрикнула Ариадна Сергеевна, — и отвечай матери, когда спрашивает!
— Денег мне мама подарили, вот и еду проветриться в Шотландию, в Глазго, в Эдинбург, там ведь наши предки какие-то вроде как по семейным нашим преданиям, верно?
— Подарили, говоришь? А не украл? Гляди, Никита, посадят тебя, посадят на позор моим сединам!
Про седины — это Адочка наговаривала на себя. Волосы ее были черны, как смоль, да и вообще она была еще красавица хоть куда. Но только не в те дни, когда обострения астмы превращали ее в глубокую старуху.