Штука заключалась в веселом слогане, придуманном банкирами Батьки Махно, когда Гуляй-поле выпустило собственную валюту. По типу «In God We Trust» или «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» махновские имиджмейкеры выразили свое понимание момента и напечатали на банкнотах следующее: «Жинка веселися, у Махна гроши завелися!» Вот и у Ивана завелися в хозяйстве гроши и любовь.
Встретив в издательстве Людочку, он снова начал писать стихи.
В первую же бессонную, полную мечтаний ночь, на компьютере своем он сотворил следующие строки:
ВОЛШЕБНИЦЕ ИЗУМРУДОВ
О счастье смущает меня разговор
Тот счастлив
Чей страстный в порыве напор
Увидит однажды
Увидит в упор
Чистейших воды два берилла
Кому ты их взгляд подарила
И руки нежнейшие
Тоньше мечты
Коснутся того кого выберешь ты
То счастьем и будет
Людмила
О счастье смущает меня разговор
Понятиям цели здесь
Наперекор
Удача
Где счастье как жизнь на войне
Где признаком жизни
Как кажется мне
Не пульса формальности сила
Но жив только тот
Чья Людмила
О счастье смущает меня разговор где более смерти
Мне страшен укор
Того что дорога моя вдруг была
Не туда
На войну
Где
В оправе зеленой любовь
Где яд миндаля
Приготовь
Для меня
PARA BELLUM
Самому Ивану стихи очень понравились. И не дожидаясь утра, он «мылом», прямо на редакционный почтовый ящик, послал их Людочке.
Но вышел со стихами казус.
Людочка долго отмалчивалась, а потом….
А потом вдруг выяснилось, что она не просто опубликовала эти стихи в ежегоднике издательства «Омега-Пасс», но и тут же, в подготовленном ею как редактором сборнике, посвятила им собственную критическую статью…
Стихи Ивана Ларина
Как предвестник заката медного века русской литературы.
Хам в русской литературе и ожидание реконкисты галантного времени.
Предчувствующее смерть дерево — все целиком, все свои последние жизненные силы бросает в семена. Так, подрубленный кедр, или окольцованный по коре дуб, прежде чем умереть и не проснуться по следующей весне, в прощальное лето свое — дают рекордный урожай кедрового орешка или желудя.
Общество, равно как и любой другой живой организм, чувствует приближение конца и тоже бросается в последний расцвет семян своей культуры, и это явление не случайно названо декадансом, то есть закатом. Серебряный век русской поэзии служит хорошим этому подтверждением.
Прежде чем сгинуть на Соловках или захлебнуться в тесноте переполненных трюмов на Волге и в Финском заливе, российская поэзия выдала небывалый залп, получивший название Серебряного века. Это было последнее «прости» Великой русской культуры перед тем, как на весь долгий XX век все было поставлено с ног на голову, когда писателями и поэтами стали не выпускники столичных вузов, а вчерашние босяки.
И не следует переоценивать великую инерцию наследия, де мы не все отвинчивали. Де, вслед за босяками в уже советскую литературу пришли и относительно образованные.
Совсем нет.
Кто стал символами, реперами и даже идолами уже второй половины XX века?
Тот же хам Высоцкий, тот же хам Шукшин…
Публика востребовала.
Закон рынка в подспудной латентности своей работал и при социализме.
И, вознося горлохвата Высоцкого на пьедестал, публика таким образом желала адаптации шекспировского Гамлета и Пушкинского Дона Гуана к своему уровню, уровню, где понимание, где восприятие достигаются посредством луженой глотки хама. Которая ошибочно воспринималась не далеко ушедшей критикой как некий мифический «нерв».