Кадрига крадется вдоль берега, пробивается
все дальше и дальше на юг, к благословенным землям Анатолии, к Босфору, к
священному Стамбулу, где этих молодых чужестранок уже ждут в гаремах. Сказано у
поэта: «Бери чаще новую жену, чтобы для тебя всегда длилась весна. Старый
календарь не годится для нового года». И старые глаза Синам-аги, утомленные
суетой и несовершенством мира, отдыхают на гибких белых телах полонянок. И хоть
не подобает правоверному созерцать греховную женскую наготу, так пусть хоть
глаза старого Синам-аги утешаются в пути созерцанием славянских рабынь, коли уж
тело немощно. Ибо сказано: «Аллах хочет облегчить вам; ведь сотворен человек
слабым». Да и что ему, старому Синам-аге, эти шесть пленниц? Может, он и взял их
на кадригу разве что для отдохновения очей своих? Вез же в Стамбул, на
знаменитый Бедестан, где продаются самые дорогие под луной рабы, молодую
белотелую девчушку с волосами червонного золота, отливающими огнем
потусторонним, пятнадцатилетнюю, дерзкую, непокорную и — о всемогущество аллаха
единого и милосердного! — смешливую и беззаботную!
Девчушка не закована в железо, не прикована ни к кадриге, ни к
несчастным своим подругам, не светит она нагим телом, а укутана заботливо в
шелка, чтобы тело ее не утратило нежности; жилистый евнух-суданец, посвященный в
непостижимое искусство древнего Мисра*, натирает девчушку какими-то
благовониями, расчесывает ее золотые волосы, а она то шаловливо подставляет себя
под это чужеземное лелеянье, то увертывается и летит к борту кадриги так, словно
собирается утопиться, и Синам-ага, от ярости меняясь в лице, топает ногами,
пронзительно кричит на евнуха, призывая на него страшнейшие кары земные и
небесные за недосмотр, а девчушка подпрыгивает-вытанцовывает у самого борта, еще
пуще изводя старого агу, да еще и припевает:
Нехай щуки їдять руки,
А плотицi — бiле лице,
Нехай нелюб не любує,
Бiле лице не цiлує,
Нехай пiсок очi точить,
Нехай нелюб не волочить...
_______________
* М и с р — арабское название Египта.
— Настася! Не береди душу! — стонут полонянки.
Тогда златовласая девчушка заводит такую тоскливую, что и Синам-ага,
даже не понимая языка, опускает голову на тонкой морщинистой шее и тяжко
задумывается о своих прегрешениях перед аллахом:
Ой, повiй, вiтроньку, да з-пiд ночi,
Да розкуй мої да руки-нiженьки,
Ой, повiй, вiтроньку, з-пiд темної ночi,
Да на мої ж да на карiї очi...
Горы подступают к самому морю, настороженно высятся над водой. Море
заглядывает в темные ущелья, в широкие устья рек и ручьев, в чащи и леса на
склонах. Потом долго тянется вдоль берега плоская равнина, образованная
тысячелетними выносами мутных рек, на которых древние греки искали когда-то
золотое руно.
Тяжелый путь кадриги упирается в суровые горы Анатолии, вздымающиеся
высоко под небесами за полосой круглых холмов, песчаных кос и пастбищ. На узких
полосках земли пасутся кони, растут какие-то злаки, затем горы подступают к
самому морю, острые, скалистые, мертвые, а за ними — беспредельный снежный
хребет, холодный, как безнадежность; холодом смерти веет от тех снегов, ледяные
вихри зарождаются в поднебесье, падают на теплое море, черный дым туч клубится
меж горами и водой, алчно тянется к солнцу, солнце испуганно убегает от него
дальше и дальше, и на море начинает твориться нечто невообразимое.