Вот только как к нему вернуться?
– Ерунда, – сказала ей Настя, когда забежала в гости. – Извинись, да приходи. Делов-то. Он, кстати, спрашивал, не заболела ли ты. Ничего такого ужасного про тебя не говорил.
А потом, помолчав, спросила:
– Как ты сама-то? Че грустная такая? Не из-за Левшинова же… Чего твой? Появлялся?
– Звонил вчера. Обещал на выходные приехать. Номер в гостинице снять.
Мила врала привычно. Но почему-то без прежнего удовольствия. Видимо, эту историю нужно будет как-то плавно закруглить. Она начинала мешать. Потому что о реальном положении дел даже самой близкой подруге рассказать она уже не могла. И не сможет никогда. В таких вещах не признаются.
– Прямо тайны мадридского двора у тебя, Люська, – рассмеялась Настя. – Только не нравится мне это. Мужчина, который прячется, нам не годится. Поверь моему опыту.
– Да. Мне тоже начинает все это надоедать, – совершенно искренне призналась Мила. – Пошлю подальше. Опыт уже есть. Я тебе не рассказывала еще – я же с Алексом встречалась!
– Ну и… – выжидающе посмотрела на нее Настя, сидя на диване с поджатыми под себя ногами.
– Обидела мужика. Даже жалко теперь. Шлея под хвост попала. Но уж больно он хороший. У тебя так бывает? Да? Чем лучше, тем хуже… Кошмар просто какой-то…
Когда они с Настей вырулили на реальные события, Миле стало лучше. Вообще-то, она не собиралась рассказывать подружке об этом ничего не значащем свидании. Но сейчас это было предпочтительнее, чем колдыбать по ухабам потерявшей свое обаяние сказки. А когда Настя ушла, Мила решила со сказкой покончить навсегда. И так и записала в своем дневнике.
«Хватит врать. Надо начинать жить! Все не так, как надо. Это потому, что я плыву по течению. А надо бороться. Иначе это плохо кончится…»
А кончилось все тем, что часов в одиннадцать вечера, когда она сидела за своим столом и жаловалась дневнику на неудовлетворенность жизнью, на столе у нее запел соловьиными трелями мобильный. Номер не высвечивался. Она довольно долго на телефон смотрела. Сразу испугалась, что это Алекс. Потом все-таки ответила. Решила заодно загладить свою вину перед ним.
– Да.
– Людмила. Это Левшинов. Добрый вечер.
Она обалдело молчала.
– Хватит, Люда, от меня прятаться. Я вас не съем. Слышите?
– Да, – пролепетала она.
– Ваш папа, которого я, кстати, очень ценю, хотел у меня на днях узнать, как успехи его дочери. Так что мне ему ответить при случае?
– Сергей Иванович, скажите ему, что успехов у меня никаких нет. Пусть не надеется. И всем сразу станет легче. И вам, и мне, и папе.
Он вздохнул.
– Люд, не валяйте дурака. Я жду вас завтра в обычное время.
И повесил трубку.
Она еще какое-то время просидела за столом, успокаивая сердце, которое колотилось, как бешеное.
Назавтра она пришла. Больше речь о ее прогулах он не заводил. Зато все остальное ничуть не изменилось. Он, конечно, не съел ее. Да. Слово свое он сдержал. Но легче ей от этого не стало.
– Лермонтова принесли, – сказал он со своим излюбленным ударением на предпоследнем слоге. И в предвкушении разноса хищно потер руки.
Не годилось все. Единственное, что изменилось – смотрел он ее рисунки внимательнее. Вглядывался. И пытался что-то понять. Видимо, ее упрямство в выборе темы на него некоторым образом подействовало. Но форма донесения до ученика информации осталась прежней.
– Вы, Люда, что, в оперетту часто ходите? – Он вскинул на нее пронзительно острые глаза. – Демоны у вас какие-то опереточные, искусственные. Какие-то ряженые. Как будто роль играют, а потом пойдут домой пирожки с капустой есть и детям козу делать. Вы сами-то в них верите? На самом деле?
Она растерялась. Никогда об этом не думала. То, что в Бога верит, сомнений не было. Ну, раз в Бога, получается, что и… Но отвечать не пришлось. Он все прочел на ее лице.