По всей длине скалы, на высоте от четырех до шести футов от земли, были нарисованы кресты, грубые, неровные кресты, темно-красные на фоне скалы, целые десятки их, прижавшихся друг к другу, разных размеров.
– Что это за кресты?
– Это вместо надгробий. В войну деревня была на стороне республиканцев. Войска Франко напали на нее, привели всех мужчин и мальчиков сюда и расстреляли у этой скалы. Деревня так никогда и не возродилась больше.
Фрэнсис высвободила свою руку и подошла к краю площадки.
– Вы шокированы? – спросил он. Она гневно закричала:
– Конечно, да! Шокирована и разозлена! А кто не испытал бы здесь этих чувств?
Луис подошел к ней вплотную.
– В тридцатых годах, когда мой отец был юношей, Испания была для всего мира символом столкнувшихся убеждений. Вы были правы, назвав нашу гражданскую войну страшной. Конечно, она такой и была. Была война между надеждой и отчаянием. Вы, англичане, теперь не скажете ни одного доброго слова о Франко. Для вас он – фашист, монстр. В моем понимании он, несомненно, был деспотом, и я считаю, что тирания – второсортная политика, но он не был монстром. После падения Франции, Фрэнсис, в последней мировой войне, когда я был маленьким ребенком, а вас еще не было на свете, он отказался стать союзником Гитлера. Он спас Испанию от нацистов и не подпустил их к Средиземноморью. Тан что Европа, по крайней мере, хоть чем-то ему обязана. Конечно, это ужасное место, но не злом оно ужасно, а тиранией.
Фрэнсис посмотрела на него.
– Зачем вы мне все это говорите? Зачем вы привели меня сюда и читаете лекции?
Он, взяв ее за обе руки, чуть подался к ней. Его глаза блестели при этом так же, как и тогда, за столиком кафе в Гранаде.
– Потому что вы должны понять, Фрэнсис, Испанию и испанцев. Я показал вам наши красоты, нашу старину, достопримечательности. Вы видели мою гостиницу, ее сад, вы видели небольшую часть Гранады, вы с улыбкой смотрели на людей, которые у меня работают, но этого недостаточно. Недостаточно увидеть наше солнце и красоту Испании. Необходимо почувствовать и ее грусть, и ее упрямство, ее гордость. Почувствовать яростное столкновение здесь различных убеждений. Вам необходимо понять все это.
При этих словах от его рук исходила какая-то непонятная страстная сила.
Она сказала почти шепотом:
– Зачем я должна это понять? Он ответил:
– Потому что вы должны осознавать, с чем вы столкнетесь, если мы станем любовниками.
– Луис…
– Видите ли, такие отношения всегда непросты между представителями разных народов. Я знаю кое-что о вашем и хочу быть уверенным, для нашего общего блага, что вы хоть немного понимаете мой.
На мгновение ей показалось, что вокруг нее все рушится – небо, страшная скала, устремляющаяся вниз долина, лицо Луиса… Он отпустил руки Фрэнсис и обнял ее, крепко прижав к себе. Ее шляпа упала с головы и, едва касаясь земли, быстро понеслась над площадкой словно воздушный змей.
– Фрэнсис, любовь моя…
– Шшш, – произнесла она, подставляя для поцелуя губы. Он поцеловал ее. Она обвила его руками и, полная желания, прижалась к нему.
– Я не могу поверить в это, я не могу поверить… Он опять поцеловал ее. Затем засмеялся, закинув голову назад. Его зубы заблестели на солнце.
– Что такое? Что тут смешного? – возмущенно воскликнула Фрэнсис.
Он снова поцеловал ее и сквозь смех ответил:
– О! О, вы, англичане! Вы даже не можете понять разницу между шуткой и радостью!
Ночью, к большому удивлению, пошел дождь. Фрэнсис лежала в объятиях Луиса и прислушивалась к дождю, падавшему на овальные серые листья эвкалиптов и зеленые, с бахромой, листья акаций. Она представляла себе благодарную траву, цветы и блестящие мокрые камни террас. Она лежала почти неподвижно, ощущая его сон, свое казавшееся таким нереальным счастье и чувство свободы. Ощущая с каким-то радостным, почти физическим пониманием эту теплую и сырую ночь в южной Испании.
Они любили друг друга дважды.