Может быть, так и бывает, если в течение пятнадцати лет ты сам выбираешь себе рубашки и носки? Тогда ты перестаешь выглядеть так, будто кто-то держит тебя под контролем, ты перестаешь выглядеть как чья-то собственность. Эта красивая стрижка (волосы у него вились сильнее, чем у сына), отлично выстиранная рубашка, целая коллекция безделушек в карманах с внутренней стороны двери и на приборной панели машины, этот суперсовременный телефон – все было выбрано им самим, равно как ею самой были выбраны ее голубая юбка, вещи в чемодане и то, что она не покрывала ногти лаком. Это жизнь в одиночку, будь ты при этом женат или нет. Ты все решаешь сам. Сам и всегда. Иногда это приятно, а иногда от этого слишком устаешь.
– О чем вы думаете? – спросил Луис.
Они неслись по открытому шоссе. Между ними и сверкающим морем были только какие-то гаражи и недостроенные здания. Фрэнсис отвернулась, глядя на море. Секунду спустя она несколько высокомерно ответила:
– Боюсь, я недостаточно хорошо знаю вас, чтобы ответить на ваш вопрос.
Он опять засмеялся. Фрэнсис успела заметить сполох золотых коронок.
– Как вы думаете, к концу недели мы все будем рассказывать друг другу?
– Я никогда не рассказывала все никому, даже своей сестре, с которой мы близнецы.
– Близнецы? Вы с сестрой близнецы? Вы очень похожи? А я могу быть уверен, что сюда приехала та самая, которая должна была приехать?
– Можете. У моей сестры обручальное кольцо и четверо детей.
Он быстро посмотрел на нее.
– Не завидуйте ее обручальному кольцу.
– Я и не завидую. У нее своя жизнь, а у меня – своя.
– Это интересно. Различие, непохожесть всегда интересны. Очень интересны различия между испанцами и англичанами. Если бы я повстречал вас посреди пустыни Сахара, я сразу бы подумал, что вы – англичанка.
Немного задетая за живое, Фрэнсис ответила:
– А если бы я встретила там вас, я подумала бы, что вы – один из средиземноморских или латиноамериканских мужчин, один из миллионов мужчин с оливковой кожей, темными волосами и карими глазами.
– Черными, – поправил он, весело улыбаясь.
– Черных глаз не бывает. Я имею в виду, абсолютно черных.
– А мои черные. А у вас – голубые.
– Серо-голубые.
– Как английское небо.
– Луис, я не могу больше продолжать подобный разговор.
Он широко улыбнулся, снял одну руку с руля и слегка коснулся руки Фрэнсис.
– Я тоже. Просто я испытывал вас.
Они ехали два часа. Дорога шла по плоской прибрежной равнине мимо новых безликих бетонных поселков и безымянных пляжей. На каждом дереве и здании почему-то красовался указатель „Ла-Плайя". Они выехали на гигантское поле с заброшенными парниками.
– Дынная лихорадка, – пояснил Луис. – Это подобно золотой лихорадке.
Скоро перед ними возникла развилка. Дальше можно было ехать или вдоль побережья к Альмерии, или влево, к уходящим вдаль холмам.
Луис прокомментировал:
– Вот и горы. Красивые горы.
Фрэнсис с сожалением обернулась на море.
– А у Мохаса море видно?
– Только вдалеке. Я устроил там бассейн, маленький голубой бассейн, а вокруг – живая изгородь из жасмина.
– Вы разбираетесь в садоводстве?
– Нет, конечно, нет. – Он чуть помолчал и добавил с легким поддразниванием: – В Испании садоводством занимаются женщины.
Фрэнсис не обратила внимания на тон этого замечания.
– Тогда откуда жасмин?
– Потому что я очень необычный испанец.
– Понятно.
– Нет, вам не понятно. Но вы поймете, когда увидите „посаду" в Мохас. Посмотрите сюда, на этот вид.
Дорога быстро поднималась вверх. Позади них лежала береговая полоса, безымянные маленькие селения, заброшенные сады, а впереди холмы начинали подниматься все выше и превращаться в горы – коричневые, рыжие, розово-красные и оранжевые, покрытые молодой весенней зеленью и резко контрастирующие со спокойным фоном голубого неба.
– Я просто обожаю эти места, – проговорил Луис.