Последние отголоски детства можно было заметить разве что только в чуть полноватых щеках и брызгах веснушек на носу. Раньше она ненавидела свои веснушки, очень забавляя этим мать. «Веснушки – поцелуи фей, – говорила Глорвина шепотом, – тебя, любимая доченька, благословил даойне сидхе».
Благословил волшебный народец? Эта мысль веселила Саммер.
– О, да, – настаивала мамочка, легко обнимая Саммер, и их смех музыкой разносился по цветнику. Феи всего в несколько дюймов ростом, у них воздушные, почти прозрачные тельца, устроенные так нежно, что они могут танцевать на капельке росы, не расплескав ее. Их одежды белы, как снег, и сияют, как серебро. А шляпы они каждый день делают себе из красных цветков наперстянки.
Встав на четвереньки, Саммер зарылась носом в душистые цветки на величественных стеблях, разыскивая таинственных представителей нежного народца и опять запорошила нос пыльцой.
– Матерь Божья и Святой Франциск! – воскликнула Глорвина. – Опять! Они опять поцеловали тебя в нос!
– Еще одна веснушка? – взвизгнула Саммер, неожиданно влюбившись в свои веснушки.
– Две! – доверительно сообщила Глорвина. – Только представь: тебя поцеловали две феи. Да это просто неслыханно! Саммер Шэннон 0'Нейл, теперь ты уж точно будешь танцевать и петь с даойне сидхе.
– И пить росу каждое утро и каждый вечер?
– Обязательно! Они будут петь тебе свои песни, пока ты будешь спать, и танцевать на твоей кроватке, навевая тебе сны. Ах, Саммер, если бы я была такой же везучей…
Воспоминание померкло.
Саммер уставилась на свои туфли. Тупая, немилосердная боль парализовала девушку. Ее мать мертва. Ее нет, ее больше нет… Она ушла не попрощавшись, оставила ее насовсем. Вместе с мамой умерла и надежда, что однажды Глорвина вернется. Никто не обнимет Саммер, не утешит, не заставит поверить в даойне сидхе. Мучительное осознание вызвало новые слезы, и горло девушки сдавили рыдания, которые она постаралась заглушить, зажимая рот руками.
Наконец, Саммер соскользнула с кровати и вытащила из шкафа саквояж. Сборы не заняли много времени: платье, пара штопанных чулок, гребешок и щетка для волос, ферротипия матери в серебряной овальной рамке, которая всегда стояла у нее на комоде рядом с кроватью. Саммер прикоснулась пальцем к изображению Глорвины, тяжело вздохнула и спрятала его в саквояж. Все. Осталось только надеть плащ.
Марта уже легла спать. В доме было холодно, темно и тихо. Саммер пересекла коридор и вышла на улицу. Дрожа, стараясь получше запахнуть плащ, она мельком взглянула на коттедж, припоминая бесплодно потерянные здесь годы. Теперь этому пришел конец.
Ричмонд, Англия
Август 1866
Саммер перешагивала через две ступеньки, стараясь поскорее добраться до третьего этажа богатого дома. Часы гулко пробили четыре, и ее охватила паника. Пимбершэм ждет традиционного чая.
Эта комедия долго не протянется. Саммер по необходимости заняла место судомойки в доме Пимбершэма: иначе ей не удалось бы попасть в этот беспорядочно построенный, пахнущий плесенью старый дом.
Привлечь внимание Пимбершэма оказалось совсем нетрудно. Он заметил ее почти сразу же. К концу первой недели он уже дважды зажимал ее в углу, делая гадкие намеки, давая волю рукам: то ущипнет там, то погладит тут. Девушка терпеливо сносила домогательства и кокетливо играла роль распущенной дурехи, поражаясь, что мать терпела его прикосновения.
Как Глорвина допустила это? Никакое богатство не стоит души человека, его гордости, чувства собственного достоинства. Вот она, основная черта всех аристократов: они покупают сердца с такой же легкостью, как другие покупают безделушки, я выбрасывают их, когда попадается что-нибудь получше.