Теперь оставшиеся там люди трудятся на англичан. Хотя владельцем Тайви стал бы по наследству ее брат Родри, она считала эти земли своими. Она принадлежала Тайви, а Тайви принадлежал ей.
Грустно и немного смешно было вспоминать о частых беседах по этому поводу, которые она заводила с отцом. Она мольбами, ласками, лестью и слезами добилась от него обещания не выдавать ее замуж до семнадцати лет — предельный срок для девушки оставаться незамужней.
Элен прекрасно знала, что отец в ней души не чает и поэтому такое обещание дал с легким сердцем. Он не хотел расставаться с нею, хотя им обоим очень нравился юноша, которого прочили ей в мужья.
И оба они подшучивали над грозным материнским пророчеством, выраженным в пословице: «Тот пес, что не торопится к ужину, часто находит свою миску пустой, а кость спрятанной другой собакой».
Мать ее была права. Эниона забрала у Элен более проворная и более могущественная соперница. Смерть лишила ее жениха, и уже поблек в памяти Элен его образ, его красивое лицо и румянец на щеках, его глаза, вспыхивающие иногда от вожделения к ней, его глуховатый, но ласковый голос, говоривший ей о любви.
Она держала его от себя на расстоянии, уверенная, что он всегда будет рядом, и вот потеряла навеки, так и не вознаградив его за любовь, за преданность.
А это давалось ей нелегко. Она была отчаянно влюблена в Эниона. Он был ей даже дороже отца, матери и брата Родри. Но жизнь была так хороша, что менять что-то в ее течении, превращаться из невесты в супругу ей еще не хотелось. Времени впереди было еще достаточно. Для обожаемой и слегка избалованной четырнадцатилетней дочки знатнейшего лорда времени действительно казалось предостаточно. Но как песчинки в часах, эти беззаботные дни пересыпались вниз, и уже никто не перевернет сосуд.
Энион так и не дождался счастья, которое могла даровать ему Элен.
Острая боль сожаления о не свершившемся пронзила ее сердце. Если бы прошлое можно было вернуть — вернуть Эниона, вернуть всю ее погибшую семью. Иногда ей казалось, что радостных лет, проведенных в замке Тайви, вообще не было. Их заслонили месяцы испытаний и безнадежного отчаяния в горах, и это была единственная реальность — все остальное лишь сон.
Элен сложила руки на груди и принялась молиться о спасении души Эниона, о душах родителей и брата. Она так глубоко погрузилась в молитву, что не услышала шагов на лестнице. Лишь когда дверь вновь распахнулась, Элен вскочила и попыталась спрятаться за бадьей, водруженной посреди комнаты.
Ричард вошел резко и так же резко остановился. Девушка напомнила ему вспугнутого лесного зверька, готового сорваться с места и удирать без оглядки при малейшем его движении.
Он успокаивающе поднял раскрытую ладонь.
— Я вижу, ты не прочь искупаться, — произнес он с улыбкой.
Элен взглянула на бадью так, словно впервые заметила ее.
Постепенно боль от воспоминаний о прошлом уступила место страху перед тем, что происходит сейчас. Она забилась в самый дальний угол комнаты.
Ричард шагнул к бадье. За ним по пятам следовал Симон с ворохом чистого белья в руках. Девушка, судя по всему, была испугана видом этой бадьи или не понимала, зачем ее сюда доставили. Ричард решил, что уэльсцы, как и люди низшего сословия в Англии, никогда не моются, разве только летом в реке или в ручьях.
Может быть, она настолько приободрится, что решит испытать новые ощущения и воспользуется шансом обмыть себя после того, как он закончит купание.
— Я извиняюсь, что вторгся в твою обитель, но другого места для ванны здесь нет, — заявил он игривым тоном и улыбнулся, уже несколько смущенно. — Признаюсь честно, что я мечтал о горячей ванне больше, чем о горячей пище.
Элен хранила молчание.