- Скажем так, я знал, что ты когда-нибудь придешь, и сегодня я знал, что здесь кто-то есть. Что, по-твоему, заставило меня так рано вернуться?
- Как же ты узнал, что здесь кто-то есть? А, ну конечно, ты увидел летучих мышей.
- Может быть.
- Они всегда так вылетают?
- Только когда приходят чужие. Твой кинжал, господин.
Я пристроил кинжал на поясе.
- Меня никто не называет господином. Я незаконнорожденный. То есть я принадлежу лишь себе и никому другому. Меня зовут Мерлин, но ты ведь знал это.
- А меня - Галапас. Ты есть хочешь?
- Да.
Но сказал я это с сомнением, помня о черепе и мертвых летучих мышах.
Он подумал, что я смущен. Серые глаза мигнули.
- Как насчет фруктов и медовых лепешек? И чистой воды из источника? Какая еда может быть лучше этой - даже в доме короля?
- В этот час в доме короля я не получил бы и этого, - честно признался я. - Благодарю тебя, господин, я буду рад разделить с тобой пищу.
Он улыбнулся.
- Никто не называет меня господином. Я также не принадлежу никому из людей. Выйди и сядь на солнце, а я принесу еду.
Фрукты оказались яблоками, на вид и на вкус точно такими же, что и яблоки из сада моего деда, и я даже покосился украдкой на моего хозяина, разглядывая его при свете дня и спрашивая себя, не видел ли я его когда-нибудь на берегу реки или в городе.
- У тебя есть жена? - спросил я. - Кто стряпает медовые лепешки? Очень вкусные.
- Жены нет. Я ведь сказал тебе, что не принадлежу никому из людей - включая женщин. Увидишь, Мерлин, на протяжении всей жизни мужчины - и женщины - будут пытаться окружить тебя решетками, но ты станешь бежать этих решеток, или гнуть их прутья, или по своему желанию расплавлять их - пока по доброй воле не смиришься с ними и не заснешь в их тени… Я беру эти медовые лепешки у жены пастуха, она делает их достаточно для троих и достаточно набожна, чтобы пожертвовать несколько штук на милостыню.
- Значит, ты отшельник? Святой?
- А я похож на святого?
- Нет.
Так оно и было. В те времена, как мне помнится, я боялся лишь одиноких святых, изредка забредавших, молясь и попрошайничая, в город: чудаковатые, раздражительные, шумные люди с безумием в глазах, от них пахло так, что поневоле вспоминались груды отбросов в окрестностях скотобоен. Иногда трудно было угадать, на служение какому богу они претендуют. Шепотом передавали, что некоторые из них - друиды, все еще официально считавшиеся вне закона, хотя в сельских местностях Уэльса они по-прежнему вершили свои обряды практически без помех. Многие почитали старых богов - местных божеств - и поскольку те прибавляли или теряли в популярности в разные времена года, их адепты склонны были время от времени менять свою вассальную зависимость на ту, которая давала в данный момент наивысшие сборы. Иногда такое проделывали даже христианские священники, но обычно отличить истинных христиан не составляло труда, ибо они были грязнейшими из грязных. Римские боги и их священники продолжали безмятежно пребывать в своих развалившихся храмах и неплохо жили за счет приношений. Церковь смотрела на это неодобрительно, но поделать ничего не могла.
- У источника снаружи стоит божок, - рискнул сказать я.
- Да. Мирддин. Он сдает мне внаем свой ручей и свой полый холм, и свои небеса из тканого света, а я в свою очередь отдаю ему его долю. Не годится пренебрегать местными богами, кто бы они ни были. В конце концов, все они - одно.
- Если не отшельник, то кто же ты?
- Вот сейчас - учитель.
- У меня есть наставник. Он из Массилии, но ему довелось побывать и в Риме. Кого ты учишь?
- До сих пор - никого. Я стар и устал, я пришел жить здесь в одиночестве и учиться.
- А почему у тебя там, на ящике, мертвые летучие мыши?
- Я изучал их.
Я воззрился на него.
- Изучал летучих мышей? Как ты можешь изучать их?
- Я изучаю их строение, как они летают, любят и питаются. Их образ жизни. И не только их, но и зверей, и рыб, и растений, и птиц - всего, что я вижу.
- Но это же не изучение! - Я посмотрел на него с изумлением. - Деметрий - это мой наставник - говорит, что наблюдать за ящерицами и птицами - это все мечтания и пустая трата времени. Хотя Сердик - это мой друг - посоветовал мне изучать вяхирей.
- Почему?
- Потому что они быстры и бесшумны и умеют вовремя уйти с дороги. Ведь несмотря на то, что они откладывают всего два яйца, что за ними охотятся все - и люди, и звери, и ястребы, - вяхирей по-прежнему больше, чем каких-нибудь других птиц.
- И их не сажают в клетки. - Старик выпил воды, не отводя от меня глаз. - Итак, у тебя есть наставник. Значит, ты умеешь читать?
- Конечно.
- Ты читаешь по-гречески?
- Немного.
- Тогда пойдем.
Он поднялся и направился в пещеру. Я последовал за ним. Он снова зажег свечу - до того погашенную ради экономии свечного сала - и при ее свете поднял крышку ящика. В нем я увидел свитки книг - я и не подозревал, что в мире есть столько книг. Я наблюдал, как он выбрал одну из них, осторожно закрыл крышку и развернул свиток.
- Вот.
Я с восхищением увидел, что это. Рисунок - тонкий, но отчетливый - скелета летучей мыши. И рядом с ним, начертанные аккуратными причудливыми буквами греческого письма, фразы, которые я немедленно начал разбирать вслух, забыв даже о присутствии Галапаса.
Через минуту или две на мое плечо легла его рука.
- Вынеси ее наружу. - Он вытащил гвозди, державшие одну из высушенных тушек на крышке ящика, и осторожно положил ее на ладонь. - Задуй свечу. Мы посмотрим это вместе.
Так, без лишних вопросов и церемоний, начался мой первый урок у Галапаса.
Лишь когда низко висящее над одним из гребней долины солнце стало отбрасывать длинную, ползущую по склону тень - лишь тогда я вспомнил, что меня ждет иная жизнь и как далеко мне ехать. Вскочил на ноги.
- Мне нужно ехать! Деметрий не проговорится, но если я опоздаю к ужину, меня спросят, почему.
- А ты не хочешь рассказывать?
- Нет, иначе мне не позволят прийти сюда снова.
Он молча улыбнулся. Вряд ли я заметил тогда не высказанное вслух допущение, на котором основывался весь этот разговор - он не спросил меня ни как я попал сюда, ни почему. И, будучи всего лишь ребенком, я воспринял это как должное, хотя из вежливости спросил его:
- Мне ведь можно еще раз приехать, правда?
- Конечно.
- Я… я не знаю, когда. Я никогда не знаю, когда мне удастся выбраться - я хочу сказать, когда я буду свободен.
- Не беспокойся. Когда бы ты ни приехал, я буду знать. И буду здесь.
- Как ты узнаешь?
Он сворачивал книгу длинными изящными пальцами.
- Так же, как узнал сегодня.
- А! Я забыл. Ты хочешь сказать, я войду в пещеру и выгоню летучих мышей?
- Как тебе будет угодно.
Я радостно рассмеялся.
- Мне никогда не встречались такие, как ты. Подавать сигналы с помощью летучих мышей! Если рассказать, то никто мне не поверит, даже Сердик.
- Не рассказывай даже Сердику.
Я кивнул.
- Хорошо. Совсем никому. Сейчас мне пора ехать. До свидания, Галапас.
- До свидания.
Так шли день за днем, месяц за месяцем. Когда я только мог - раз, иногда дважды в неделю - я садился на пони и ехал вверх по долине к пещере. Казалось, он точно знает, когда я приеду, ибо почти всегда он был на месте и, достав книги, ждал меня; когда же его не было видно, я поступал, как мы условились и чтобы вернуть его, посылал сигналом летучих мышей. Недели шли, и они привыкли ко мне, требовалось уже два-три метко брошенных по своду пещеры камня, чтобы выгнать их наружу; со временем необходимость в этом отпала: во дворце привыкли к моему отсутствию и прекратили задавать вопросы о моих поездках. Это позволило договариваться с Галапасом о днях моего приезда.
С конца мая, когда у Ольвены родился ребенок, Моравик все меньше и меньше обращала на меня внимания, а когда в сентябре появился сын у Камлаха, она утвердилась в роли официальной управительницы королевских яслей, бросив меня так же неожиданно, как птица бросает гнездо. Все меньше видел я и мою матушку, она довольствовалась общением со своими женщинами; таким образом, я был покинут на Деметрия и Сердика. Деметрий имел свои причины приветствовать случавшийся время от времени выходной, а Сердик был моим другом.
Он расседлывал моего грязного и потного пони, не задавая вопросов или подмигивая и отпуская непристойные замечания насчет того, где я был; он считал, что шутит, я так это и принимал.
Комната моя была теперь полностью в моем распоряжении, делил ее со мной отныне лишь волкодав; в память о прошлых днях он проводил в моей комнате ночи, но охранял ли он меня - трудно сказать.
Нет, наверное - опасности для меня не было. В стране, если не считать вечных слухов о вторжении из Малой Британии, царил мир; Камлах и его отец жили в согласии; я, судя по всему, быстро и охотно приближался к темнице пострижения в священники и потому, когда мои занятия с Деметрием официально заканчивались, волен был идти куда угодно.
В той долине я никогда никого не встречал. Лишь летом в бедной хижине у опушки леса жил пастух. Другого жилья здесь не было, и по тропе за пещерой Галапаса ходили лишь овцы да олени. Она никуда не вела.
Он был хорошим учителем, я быстро все усваивал; по правде сказать, во время его уроков я просто забывал о времени.