* * *
Говоря по правде, ничего у него и не болело. Сначала. Была только дезориентация и чувство ухода от реальности. И еще раздражающее предчувствие того, будто бы что–то пошло не так.
- Не шевелись, - голос Каськи звучал откуда–то сверху. - Шишка у тебя будет с арбуз.
Что–то холодное коснулось его головы. Компресс. Ему ставили компресс. Русак. Вызвал его на кулачный бой. И быстрый же был, сукин сын.
- Так что случилось? - собственный голос звучал так, словно исходил из глубокого колодца.
- Ты захотел драться. Парни говорят, что через минуту он послал тебя в нокаут.
- Помню… псякрев. Сам сказал, чтобы он снял жилетку, которая, якобы, будет ему мешать. Вместо того нужно было приказать ему надеть еще и свинцовые сапоги… - Тут его что–то тронуло. - Он жив?
- Конечно. Все же слышали, каким был вызов. Один на один, и как выиграет, может идти свобоодно. Ты сам согласился. И кроме того, только он с тобой справился, тут же начал тебя перевязывать. Рыцарь долбаный.
Якуб еще не пытался открыть глаза, но без труда мог представить, как Каська недоверчиво качает головой.
- Не знаю почему, но это на него похоже. История, которую он мне рассказывал…
- Знаю. Все знают, - тут голос ее изменился. - Я видела девчонку, которую с собой привел…
- Они здесь?
- Угу. Настоял на том, что поможет ее принести. Лукаш забрал у него оружие и запретил шастать по дому, а кроме того - с ним ничего не случилось. Можешь уже открыть глаза.
Якуб попробовал. Каська была предусмотрительной и заслонила окно старыми жалюзи. Тем не менее, почувствовал он себя так, будто по башке трахнули бейсбольной битой.
- Ууу… курва, - Якуб закрыл глаза. - И долго еще голова будет кружиться?
- Если сотрясения мозга нет, через часик должно пройти, - несмотря на легкий тон, в нем чувствовалось беспокойство. - Когда ты падал, ударился головой об камень.
- Что с той девчонкой?
Каська положила ему на голову новый компресс.
- Г рязная, избитая, затюканная. Ничего не говорит, только что–то бормочет себе под нос. Не разрешает к себе приблизиться, разве что только он находится рядом. Ее насиловали, множество раз, самым различным образом… И пытали.
Якуб уже видел, как Каська стреляет в людей из винтовки Драгунова и калаша. Он сам был свидетелем, когда она пришила ножом типа, пытавшегося ее изнасиловать, и то, как она бросила бутылку с бензином в открытый люк бевупа, а потом абсолютно спокойно положила выскакивающих оттуда пятеро солдат.
Но вот подобного голоса он у нее еще не слышал.
- Якуб… в конце концов нам удалось раздеть и помыть. То, что у нее между ногами… Там тушили сигареты, резали ножом и посыпали солью… она… Этот Михал отдал ей весь запас неоморфия из своей аптечки, чтобы она вообще могла идти. Я тоже сказала, чтобы ей дали. Она… на глаз ей всего лет тринадцать.
Г олос ее сломался.
- Размякла я, Куба. Псякрев. Размякла я рядом с тобой. Перед войной прошла три приюта и четыре исправительных колонии. И не такие вещи видела.
Э, нет, Кася, подумал Якуб. Таких вещей ты не видела. И вовсе даже не размякла.
- Если бы подобные вещи не производили на нас впечатления, малышка, паршиво было бы с нами. Похоже на то, что у нас тут появился самый настоящий герой. Хорошо, что я не приказал его застрелить.
- Хорошо. И что, он может остаться?
- Эй! - Якуб снял компресс со лба и приподнялся на локте. - Что, понравился, признавайся…
Девушка улыбнулась.
- Мне кажется, он такой миленький. Такой… нереальный. Милый, вежливый, словно не из нашей сказки. И девчата говорят, что у него самые заебательские глаза, которые они видели в своей жизни.
- Это какие еще девчата?
- Все, дорогуша. Все.
- Сама, гляди, не втюрься.
Кася рассмеялась.
- Без паники, пан комендант. Я плохая девочка из исправительной колонии, и к тому же боюсь.
* * *
- И что было дальше?
- Он присоединился к ним?
Бородатый мужчина чуть не выпустил ключ. Он уныло глянул на зажатую в тисках часть двигателя, с которой сражался уже добрый час. Самое время на перерыв.
- А где Майя с Вероникой? Ага, вижу, вы уже все.
- Так как? Он остался с ними? С королем?
- Да, Майя. Первый вассал стал наилучшим воином молодого короля. Он решил поехать с ним в замок и служить собственным оружием. Это значит, мечом. Говоря по правде, лично я считаю, что он поступил так, поскольку ему особо и не было куда идти…
* * *
Солдат сидел на невысоком холмике, метрах в ста от дома. Он глядел в пространство и жевал травинку. Якуб присел рядом. Сорвал засохший стебель и тоже сунул себе в рот.
- Красивый вид, а? - указал он на заброшенный, тем не менее, до сих пор красивый парк. - Как будто и не было
войны.
- Г оворили, чтобы туда не заходить.
- Мины. Наши, русские, американские. Благодаря ним, с этой стороны мы нападения не опасаемся. Каська рассказала мне про девчонку. Кто с ней так поступил?
Долгое время царила тишина. Могло показаться, что даже кузнечики прервали свой безумный концерт.
- Был… один такой майор. Фредеев. Ему нравилось… нравилось делать людям всякие вещи. Девушкам, девочкам. Он выкупил ее для себя у сержанта. Еще перед тем, как мы смогли смыться. Ну вот, когда я убил сержанта с его дружками, отправился на квартиру майора, чтобы вытащить ее. Но припоздал. Адъютант, лейтенант, не хотел меня пускать. Ну я и его пришил.
- Ага. Ты убил двух солдат, сержанта и двух офицеров, так? Совершенно ты гадкий урод, пан Сенкевич.
- Знаю. Это, наверняка, от отца. До того, как умереть, заставлял меня читать разные вещи, какого–то, гы–гы, Сенкевича. Похоже, какой–то очень дальний родственник.
- В пустыне и пуще? Трилогию?
- Да. И еще Семейство Поланецких.
Якуб оскалился на все тридцать два.
- Крутой гад.
- Ну. - Михал отвернулся. - С ним шуток не было.
- Когда он умер?
- Убили его четыре года назад, во время какой–то демонстрации, когда правительство расправлялось с "польской пятой колонной". Мать умерла двумя годами раньше, так что я попал в детский дом. Только мне исполнилось восемнадцать, началась война, и меня взяли в армию. И все. Вся моя жизнь.
Куба не знал, что сказать. Иногда нельзя сказать ничего умного, тем более, когда кто–то кратко изложит тебе свою жизнь в трех предложениях.
- А я провел в таком пятнадцать лет, - начал он, чтобы прервать молчание. - Ни отца, ни матери не помню. Здесь перед войной был самый паршивый квартал, детский дом, исправительная колония и тюрьма на одной улице. Практически стенка в стенку. Злые языки говорили, что как кто здесь попадет в сиротский приют, то в колонию с тюрьмой попадут, как пить дать. Замкнутая система, говорили, и, по–видимому, что–то в этом было. Большинство из нас даже не могло себе представить, что будет делать после выхода оттуда. Единственными планами, которые мы еще могли строить - это кого и где пришьем, ну и как потратим бабки.
Он выплюнул пережеванный стебель и сорвал следующий.
- А потом пришла война. Двухнедельная кампания - и вдруг русские оказались в пригородах. Эвакуация, паника, каждый желает вырваться из города, прежде чем тот будет окружен. Армия пытается все контролировать, потому что мэр и полицейский комендант смылись самыми первыми, и никакой власти уже нет. Потом армия тоже отступает, неожиданно, ночью. Те, что решили оставаться в городе, ждали, какая армия доберется сюда первой - русская или натовский корпус. Если бы они знали, что здесь будет твориться… Как–то ночью исчезли наши воспитатели, воспитатели из колонии, тюремная охрана. Когда же заключенные вырвались на свободу… - Якуб гневно скривился, воспоминания оказались слишком живыми. - Скажем так, татуированные дядьки очень быстро перестали мне импонировать. Они расползлись по всему городу, убивали, грабили, насиловали. Никто из оставшихся не мог чувствовать себя в безопасности. В первый день нам еще повезло, потому что между нами и тюрягой была колония, и там была пара девчонок. Им бы смыться, но когда тебе некуда идти, ты остаешься. Как и мы сами. Странно, не так ли? Перед войной мы все мечтали оттуда вырваться, но потом большинство пацанов предпочитала сидеть по комнатам.
- Вам следует покинуть город, идти на запад.
Якуб кивнул.