Можно выйти на набережную и прогуляться в одиночестве, или заварить чаю, или включить телевизор. Делать что угодно, лишь бы не спать. Сон – это телепортация с территории вечерней свободы в расчерченное по линейке утро, где каждая минута на счету и нельзя отклониться от графика. Но спать всё-таки надо. Это ведь только на полупрозрачной улице незнакомого города никогда не наступает ночь.
Наташа вымыла посуду, ещё раз проверила почту, выключила компьютер и легла в постель. И, уже засыпая, вспомнила, как чуть не заблудилась сегодня днём среди строек и шлагбаумов.
Обычно ей снилась всякая чепуха, которую под утро было не вспомнить. Она и не верила, что так бывает: уснул, и смотришь кино. Её сны были не фильмом, а набором открыток, к которым примешивались чистые листы бумаги. Под утро в памяти оставались только чистые листы.
Она заснула и, как всегда, увидела открытку – полупрозрачную улицу, которую рассматривала перед сном. Влажные камни мостовой тревожно темнеют под ногами, в окнах отражается голубое небо. Интересно, а есть что-нибудь за краем фотографии?
Наташа уверенно подошла к ажурной ограде. Там в самом деле была калитка – не такая, какой представлялась, но была же! Калитка мягко распахнулась, не дожидаясь прикосновения. Вниз, в прозрачную неизвестность, подёрнутую розоватым туманом, вели отполированные, как стекло, ступени. Они блестели так заманчиво, что Наташа шагнула на них и сама не заметила, как спустилась на узкую улочку – такую узкую, что вьющиеся растения на крышах домов, стоявших по обе стороны, переплетались друг с другом и свисали вниз, до второго этажа. Изображение, запечатленное на рабочем столе, осталось где-то наверху и чуть-чуть слева. Наташа шагнула под вьющиеся зелёные своды, прошла немного вперёд и вскоре оказалась на более широкой улице. Слышались обрывки голосов, тихий смех – должно быть, совсем рядом ходили люди, просто она их не видела. А они не видели её.
Наташа медленно брела по улице и пыталась понять, что, кроме хрупкости и прозрачности – впрочем, казавшихся здесь естественным следствием течения жизни, – так отличается от привычного городского пейзажа? Наконец поняла. Окна. Они не были зеркальными – и при этом в них отражалось небо. В каждом окне – голубое бескрайнее небо. Наташа подняла голову. Там, наверху, лениво ползли облака. Она опустила взгляд и посмотрела в ближайшее полуподвальное окошко. Отражавшаяся в нём синева была ясной и безоблачной. Чистое небо в упор глядело на неё снизу вверх.
Наташа отвела взгляд и свернула за угол. Мелькнуло что-то очень знакомое, московское, потом дорожка вывела её к четырёхэтажному пассажу. Резные, словно хрустальные, колонны и стены, сложенные из похожих на ледяные глыбы необработанных булыжников, поднимались до второго этажа, полностью прозрачного: видны были витрины магазинов, столики кафе и ресторанов, узкие мостики, перекинутые над первым этажом, огненные шары-светильники, будто висящие в воздухе. К третьему этажу здание уплотнялось: оно уже не выглядело ледяным или прозрачным, скорее мраморным, светло-серым. Четвёртый этаж почти сливался с третьим, только казался чуть сплюснутым по сравнению с остальными. Завершал образ высокий стеклянный купол, венчавший Пассаж.
Наташа вспомнила, как однажды устроила своим игрушкам прогулку по хрустальному лесу серванта. Две самодельных тряпичных куклы, кот, заяц и ковбой бродили среди высоких резных фужеров, забирались в глубокие салатницы, отдыхали в зарослях бокалов. Пока не пришла мама и не выпроводила всю компанию в детскую.
В недра пассажа-серванта вела высокая арка, никаких дверей, охранников или засовов не было в помине, и Наташа смело вошла под прозрачные своды.
Внутри было светло, торжественно и тихо, как перед званым приёмом. Тонко звенели хрустальные подвески, которыми был украшен зеркальный шар у входа. Наташа взглянула в этот шар, ожидая увидеть в нём что угодно, но увидела своё отражение. На ней было изумительное платье, совсем как у главной героини лирической комедии "Секс по домофону". Такое платье стоило уйму денег и было рассчитано на изящную невысокую девушку, но Наташа выглядела в нём великолепно.
Она расправила плечи и углубилась в галерею. Внутренние стены были прозрачными, и сквозь них можно было видеть всё, что происходит в небольших помещениях по обе стороны. Вот лавка, а вот мастерская, и ещё одна, и снова лавка – но где же люди? Их нет, и только тени скользят по стенам, и слышны кое-где голоса, невнятные шорохи, звон посуды, шелест обёрточной бумаги. Праздник где-то совсем рядом, надо только суметь его разглядеть.
По узкой извилистой лестнице, похожей на горную тропу, Наташа поднялась на второй этаж. Снова тени вместо людей и неразборчивое журчание голосов. А это, видимо, кафе. На резных столиках стоят прозрачные чашки с густым зелёным напитком. В хрустальном шкафу, украшенном литыми стеклянными цепочками, как ювелирные украшения, покоятся разноцветные сладости. За столиком, скрытым в тени этой витрины, ссутулившись, сидит человек и задумчиво перебирает пальцами левой руки мелкие камешки в стоящей перед ним вазе. На человеке удивительный костюм, скреплённый сотней металлических крючков и петелек. Если неожиданно подкрасться и расстегнуть их все, костюм превратится в горсть лоскутов, то-то будет веселье!
Словно почувствовав пристальный взгляд, обладатель диковинного костюма поднял глаза и посмотрел на Наташу, а через мгновение она уже сидела рядом и перебирала пальцами левой руки мелкие камешки в вазе. Камешки напоминали фасоль, были гладкие и тёплые на ощупь.
– А ведь вы мне снились, – немного помолчав, сказал Наташе сосед по столу. – Я вспомнил, вы снились мне этой ночью. Но раньше я никогда вас не видел.
Он говорил медленно, а перед тем как произнести важное слово, на мгновение как будто задумывался.
Наташа не спешила. Собеседник провёл рукой по светло-зеленым волосам, заправляя их за ухо. Мгновенная вспышка узнавания: стройка, двор, тупик и чудесный проводник, который вывел её на Большую Садовую.
– Я вас тоже вспомнила! – выпалила она. – Вы ещё спросили, интересно ли мне устраивать праздник. А у вас тут что, каждый день праздник, да?
– Впервые в столице и совсем ничего о ней не знаете? Надо это исправить. Идёмте со мной, – покровительственно сказал зеленоволосый и поднялся с места. На резной стол упало несколько металлических семиугольников – он словно выронил их небрежно из рукава.
Они обогнули витрину, спустились на первый этаж, прошли насквозь всю галерею и очутились на тихой улице. По обе стороны высились дома, словно высеченные в скале. Под ногами был прозрачный как лёд мрамор. Где-то внизу, в холодной глубине, бежал по своим делам ручей.
Наташа заглянула в окно ближайшего дома, чтобы полюбоваться своим прекрасным платьем, но снова увидела только небо, голубое, прозрачное и безмятежное.
– Почему во всех окнах отражается небо? – спросила она.
Удивлённый взгляд тёмных глаз, рука взлетает вверх, чтобы заправить за ухо непослушную светло-зелёную прядь.
– Каждому владельцу окна хочется, чтобы там отражалось небо. Но если напротив твоего дома стоит другой дом, в окнах будут отражаться только стены.
– Очень верно подмечено!
– И уж совсем никому не хочется, чтобы в его окна заглядывали посторонние. Поэтому во всех городах Просвещенной Империи окна обрабатывают небесным отражателем.
– Чем-чем? – наморщила лоб Наташа.
– Наносят плёнку. Она пропускает внутрь весь свет и изображение, а наружу транслирует отражение неба.
– А откуда эта плёнка берёт отражение неба?
– Она рождается в горном промышленном городе Рику, в самой высокой и ясной точке Империи. И запоминает небо навсегда.
– А если она запомнит пасмурное или ночное небо? Ну мало ли?
– Такую плёнку охотно берут для внутренней отделки домов. Но в окнах должно отражаться только ясное небо. Это не штамповка. Это – закон.
– Хорошо, а почему тогда в кафе были прозрачные стены? Если окна заклеены небом, то надо и стеклянные стены чем-то замазать!
– Зачем? Люди сидят в кафе, чтобы показать себя и то, что они могут себе позволить. Мы в столице, а это значит, что всё сколько-нибудь прекрасное должно быть видно со всех сторон.
Скалистая улица сменилась переулком с крошечными двухэтажными замками. Каждый выглядел неприступной крепостью, а один даже был оснащён коротким и очень широким подъёмным мостом. Мост вряд ли когда-либо приводили в действие – цепи подъёмного механизма увивал синий плющ.
– Тут водятся призраки? – шепотом спросила Наташа.
– Призраков не существует, – спокойно ответил её спутник, – но никто не мешает людям верить в них. В столице даже есть несколько мастеров, которые делают приятные дорогие безделушки для местных призраков.
– Так что же, ваши призраки – платежеспособный народец?
– Платят, разумеется, те, кто в них верит.
– Здорово придумано. Небось, барахло для призраков стоит дороже, чем для людей?
– Безусловно. За свою веру надо платить. Иначе какая же это вера?
Пройдя ещё немного вперёд, они оказались перед восхитительно пропорциональным невысоким деревцем с гладкой, чуть маслянистой синей листвой. Листья были так прекрасны, что Наташа протянула к ним руку. Но наткнулась на пустоту: деревце словно боялось щекотки и отступало в сторону. Наташа шагнула вперёд, растопырив руки, как старик, решивший изловить к обеду курицу, но деревце вновь ускользнуло из её объятий, и вдруг – взрывом тысячи глубинных бомб – как всегда неуместный звонок будильника.
Мгновение сна растягивается в киноленту, каждый кадр – отдельная картинка. Наташа оборачивается, краем глаза ещё видит дерево с синей листвой, и удивлённый взгляд, и взмах руки, поправляющей зелёную прядь, потом – темнота. Потом – сознание возвращается к ней.