Но там среагировали не сразу: в конце концов, Орловский в их глазах
был всего лишь одним из "бывших" - сыном генерала и братом офицера Марковской
дивизии. В эти месяцы, когда летели головы членов Политбюро и наркомов, с
неосторожным сотрудником Государственного Исторического музея, заступившимся за
своих коллег, обвиненных в очередной глупости, можно было и не особо спешить. О
книге, о его книге, в Большом Доме еще не знали - это очевидно...
В храме было по-прежнему пусто, но Юрий внезапно почувствовал себя значительно
лучше. Страх исчез, вновь вернулась способность мыслить трезво и логично.
Орловский глядел на потемневший лик Христа, знакомый ему с самого детства, и
наконец-то, впервые в этот страшный день, почувствовал, что может спокойно
рассуждать.
Да, вчера он повел себя неправильно. Но он не подвел Терапевта, и сделал все,
чтобы Ника забыла его навсегда. Наверно, он все же поступил верно, поскольку она
все равно не удержалась бы и пришла - не сейчас, так через несколько дней. Тогда
бы она нашла на двери сургучные печати, догадалась а не догадаться было
невозможно - и неизбежно принялась бы искать Юрия. А это страшно, особенно если
те, кто придет за ним, все же что-то узнают. Поэтому пусть все случившееся
кажется ей нелепой ссорой - или даже припадком болезни. Он вспомнил: Ника, уже
уходя, твердила одно и то же: "Ты болен, ты болен..." Да, лучше пусть так. Лучше
ссора, разрыв - но о ней не должны узнать те, что сторожат его у входа в
переулок...
...Старушка вынырнула откуда-то из темной глубины храма и привычно села за
маленький столик у входа. Орловский нащупал в кармане пиджака мелочь и подошел к
ней, молча указав на свечи (говорить не было сил). Старушка, похоже, немного
удивилась, но аккуратно пересчитала гривенники и выдала Юрию тонкие восковые
свечки. Их оказалось три, и он почему-то решил, что это хорошая примета...
Итак, есть надежда, что Ника не будет его искать - по крайней мере в ближайшее
время. Значит, ею не заинтересуются неделю-другую, а то и больше. А там должен
помочь Терапевт. Юрий верил, его друг сумеет, ничего не открыв, уберечь Нику от
опрометчивых шагов. Хорошо бы позвонить Терапевту, сказать напоследок, что он
уничтожил все, что могло скомпрометировать, и попросить позаботиться о Нике.
Мелькнула даже мысль поинтересоваться, нет ли телефона в церкви, но Орловский
тут же одернул себя. Нет, нельзя: те, что ждали его, могут предусмотреть и это.
Он вновь вспомнил Терапевта. Еще тогда, в самом начале их знакомства, он говорил
Юрию...
...Это было, кажется, в Нескучном саду, они сидели на старой лавочке и
договаривались о том, когда Терапевт передаст ему первую папку с материалами.
Тогда Юрий впервые услыхал о человеке, которого позже Терапевт стал называть
Флавием. Флавией обещал передать ему статистику об операции "Юго - Восток", они
обсудили это, а затем Терапевт почему-то заговорил о неизбежности ареста. Своим
спокойным, как всегда, слегка ироничным тоном он говорил, что в "царстве
победившего социализма" - он так и выразился, - где каждый первый доносит на
каждого второго, сама идея нелегальной организации обречена. Они продержатся
недолго - а значит, надо быть готовым. И главное - не считать врагов только
подлецами и идиотами. Да, многие на Старой Площади и - в Большом Доме на Лубянке
- подлецы, идиоты, а порой и просто недоумки. Но есть другие. Как-то раз
Терапевт вспомнил Ростов осенью 17-го: тогда офицеры, сходившиеся под знамена
Корнилова и Алексеева, считали большевиков всего лишь платными агентами
Вильгельма. Врагов, особенно таких, нельзя недооценивать - эту мысль Орловский
запомнил крепко и был с ней вполне согласен.