- Спасибо, доктор, не нужно, - сказала Элинор, расцепив руки. - Мы еще ничего не решили, помните? Кроме того, здесь дефект - не хватает пальца. - Одного пальчика в самом деле недоставало, и место излома было твердым, как гипс.
- О, об этом не беспокойтесь. Пальцы на руках и ногах отрастают за несколько дней. Главное, голову не отломите.
Я вздрогнул и еще крепче прижал к себе заготовку - слишком крепко, пожалуй. Я попытался всучить ее Эл, но та снова скрестила руки, и я отдал твердое тельце доктору, которая вернула его на каталку.
- Кроме того, пол уже определился, - сказала Эл.
Я посмотрел и разглядел между ножек крошечный пенис. Может быть, именно тогда в моем сердце что-то сместилось. У меня никогда еще не было ребенка, ни от одной из многочисленных женщин, которых мне приписывал Генри, - хотя взрослым я стал задолго до принятия Закона о рождаемости. Только однажды, с Джин Шолеро, я был близок к этому. Но тогда я был по горло занят своей карьерой, у нее случился выкидыш, а потом мы недостаточно долго продержались вместе, чтобы попробовать еще раз.
- И об этом можете не волноваться. Ваши гены и пол переделают. Это входит в процесс.
Эл тронула меня за руку.
- Ты в порядке, Сэм?
- Да. Просто это немного выбивает из колеи.
- Мы, пожалуй, пойдем, доктор, - сказала Эл. - Спасибо вам за экскурсию.
- Мне было очень приятно познакомиться с вами, советник Старк, и с вами, мар Харджер. Почему бы вам на обратном пути не зайти в процедурную и не сдать сестре образцы кожи?
- Это нам не понадобится, - сказала Эл.
- Решать, разумеется, вам, но это избавит вас от лишней поездки, если вы передумаете.
Мы лежали на нашем балконе в башне Уильямса и просматривали длинную череду сообщений. Друзьям успело надоесть наше везение: число поздравлений сократилось, они стали короче и отправлялись в основном для проформы, даже зависть кое-где чувствовалась. И кто бы их мог упрекнуть? Закон о рождаемости действовал около шестидесяти лет, а это долгий срок для лишенного детей общества. Всех раздражало не столько наше родительское счастье, сколько то, что разрешение мы получили нечестным путем (как всем, в том числе и нам, было ясно).
Эл стерла оставшиеся письма и сказала:
- Давай поговорим, Сэм.
Наш балкон находился ровно посередине гигантской жилой башни, чья верхушка в головокружительной перспективе поднималась к нижним краям городского купола. Невидимый днем, купол ближе к вечеру походил на прозрачную пленку, которая колебалась и зыбилась сама по себе. Поверхность башни, напротив, была гладкой и матовой, с тысячами крошечных черных бугорков - это локальные внукоровские слизни грелись в лучах заходящего солнца, подпитываясь энергией для ночного патрулирования квартир.
- У тебя уже были дети? - спросил я.
- Да, двое, мальчик и девочка. Я тогда только что окончила колледж. Том погиб в детстве от несчастного случая, Джессика выросла, уехала, вышла замуж, сделала успешную карьеру и умерла в пятьдесят четыре года от рака гортани. - Элинор перевернулась, подставив голую попку небу, положив подбородок на загорелые руки. - Я оплакивала их обоих. Детей очень тяжело хоронить.
- Хочешь завести еще одного?
Она долго молчала. Слизняк полз по нижней стороне балкона над нами.
- Не знаю, - наконец сказала она. - Забавно, я ведь уже проходила все это: беременность, варикозные вены, похороны. У меня была менопауза, а потом, что еще хуже, опять начались менструации. Материнство поглощало меня целиком, я не знала, на каком свете живу, любила и ненавидела каждый миг, ни на что бы это не променяла. Но когда все кончилось, я почувствовала, что с меня свалилось огромное бремя. Слава богу, сказала я, больше это не повторится. Но с тех пор, как мы узнали о разрешении, я все время фантазирую, что держу на руках ребенка. Никак не могу отделаться от этого чувства - все время баюкаю, обнимаю, нянчу. У меня руки изнылись по малышу. Все из-за моего молодого тела. Оно создано для деторождения и навязывает мне свою волю. Никогда еще оно не выкидывало со мной таких подлых штук.
Слизняк миновал наш балкон, но другой уже полз вниз по стенке.
- Так почему бы не дать согласия? - спросил я. Она повернула ко мне голову.
- Поправьте, если я ошибаюсь, мар оптимист, но не ты ли предупреждал, что это назначение лучше не принимать? Не ты ли долдонил, что меня подставляют? Кабинет все сети обшарил, расследуя, кто за этим стоит. А теперь вот ребенок. Знаешь, какими уязвимыми он делает родителей? Все равно что самому надеть на себя поводок. - Немного расслабившись, она продолжила: - Хорошо, не будем прерывать обсуждение. Допустим, что о моей карьере заботится неизвестный, но могущественный благодетель. Допустим также, что ребенок - это пряник, призванный завоевать мою лояльность. А основной закон жизни, Сэм, гласит, что где пряник, там и кнут.
Я думал почти одинаково с ней, наблюдая за слизнем. Он засек нас и тащился к нам по балкону.
- Не слышу комментариев, - сказала Эл. - Разрешение, между прочим, и на тебя выдано.
- Знаю. Согласиться было бы безумием, и все-таки…
- Все-таки что?
- Ты можешь его представить себе? Махонький такой, под ногами у нас ползать будет, наполовину ты, наполовину я - такой Элсэм или Сэминор.
Она закрыла глаза и улыбнулась.
- Жалкое создание.
- Кстати, о ногах - нас сейчас будут тестировать.
Слизняк, начиненный биотехникой, прикоснулся к ее лодыжке, присосался ненадолго и отвалился. Эл почесала пальцами другой ноги место взятия анализа. Ее слизни только щекотали, со мной все обстояло иначе. Какой-то нерв напрямую связывает мои лодыжки с членом, и теплый укол-поцелуй слизняка каждый раз невероятно меня заводит. Эл лукаво следила, как ко мне присасывается этот - но сейчас, на закате, в состоянии полного здоровья я, по правде сказать, не нуждался ни в каком слизняке. Мне нужен был только ее взгляд, только эти старые глаза, вставленные, как опалы, в юное тело. Так, должно быть, жили на Олимпе боги Древней Греции. Это и значит быть богом - жить долгие века, сохраняя силу и аппетит молодости. Эл мелодраматически ахнула, глядя, как у меня встает, и повернулась ко мне, целомудренно прикрывая руками лобок и груди. Слизняк отвалился от меня и пополз к стене.
Мы лежали рядом, не прикасаясь пока друг к другу. Совсем одурев от желания, я брякнул:
- Мама.
Она содрогнулась, как от удара, удивленно раскрыв глаза.
- Мама, - повторил я. Она зажмурилась и повернулась на другой бок. Я обнял ее, губами захватил мочку ее уха. Подышал в него, отвел в сторону влажные от пота волосы и прошептал: - Я папа, ты мама. - И еще раз добавил, глядя на ее щеку: - Мама.
- Ох, Сэм. Сумасшедший Сэмсамсон.
- Мама родит папе мальчика.
Ее глаза распахнулись еще шире, возмущенно и весело.
- Или девочку, - быстро добавил я. - Папе на этой стадии выбирать не приходится.
- Интересно, как папа умудрится это провернуть.
- А вот так. - Я перевернул ее на спину, стал целовать и ласкать.
Она относилась ко всему этому с намеренным безразличием. Но я неустанно орудовал языком, навещая давно открытые мною сладкие местечки - я знал, что они будут моими союзниками. Мы, ее тело и я, работали как одна команда. Скоро, с благословения Эл или без, оно ответило мне. Она была готова, я был готов, все сыновья и дочки во мне были готовы, и мы приступили.
Где-то в середине процесса на балкон упала птица, ворона. Сквозь ее плотную антимобическую обертку я различил блестящие черные перья, сломанный клюв, долбящий по балконному полу, быстро испарившееся кровавое пятно. Сама птица тоже на глазах исчезала. Из обертки, испускавшей пронзительный сигнал тревоги, шел пар. Внимание, Сэм! - громко сказал мне на ухо Генри. Внукоровская изоляция в целях безопасности приказывает вам немедленно отойти.
Нам было не до того, обертка, похоже, со своей работой справлялась, однако мы послушно откатились, живот к животу, как пресловутый зверь с двумя спинами. Между нами и злосчастной птицей возникла перегородка, и мы продолжили свои родительские изыскания.
Позже, когда я принес на подносе обед и два стакана визолы, Эл уже сидела за столиком в белом махровом халате, а от птицы на полу осталась лишь горстка природных элементов - углерод, натрий, кальций и так далее. Птицы довольно часто пролетали сквозь купол, и какой-то микроскопический их процент мог быть инфицирован. Необычным было то, что ворона с положительным анализом, уже заключенная в антимобическую оболочку, достигла нашего балкона в столь узнаваемом виде.
- Это советник Рикерт преследует нас, - хмуро сказала Эл, и мы принужденно засмеялись.
На другой день я ощутил желание поработать. Приют должен был начать рекомбинацию через два дня, и я нервничал. У Эл в гостиной шло заседание СТД.
Я занял под мастерскую свободную спальню. По размерам и прочему она почти соответствовала моей студии в Чикаго. Я попросил портье, строгого реджинальда, прислать мне наверх арбайтора, и тот вынес всю мебель, кроме кресла и тумбочки. Креслу недоставало подушки, чтобы сунуть ее под спину, но в остальном оно годилось для долгих творческих размышлений. Я развернул его лицом к голой внутренней стене, которая, по словам Генри, смотрела на север, поставил рядом тумбочку, принес полный кофейник крепкого кофе с чем-то сладким. Удобно устроился, в общем.
- Ладно, Генри, перенесемся в Чикаго.
Пустая спальня тут же преобразилась в мою студию. Я сидел на 303-м этаже здания Дрекслера, перед моей любимой оконной стеной, выходящей на город и озеро. Небо затягивали грозовые тучи, дождь барабанил в стекло. Гроза лучше всего стимулирует мою творческую активность.