Из фургона Хулуса тотчас выбралась молодая красотка, одетая в длинный хитон серо зелёного цвета и серебряным амулетом на шее, вежливо поклонилась, что-то негромко сказала и поднялась в домик. Похоже, что прибраться и приготовить этому уроду завтрак, так как над из круглой, керамической трубы вскоре повалил дым. Вода в котле вскипела и Хулус стал засыпать в него из мешочков какие-то сухофрукты, бросать травы и сушеные лепестки, отчего воздух наполнился очень приятным ароматом какого-то местного взвара. Из фургонов стали выбираться все остальные мужики. Рослые, все выше меня, крепкие и довольно молодые. Они были одеты куда как попроще помощника Нира, но лучше рабов и все коротко стрижены. Первым делом они подходили к хозяину, кланялись и приветствовали его, а тот сдержанно кивал им в ответ и коротким жестом велел отойти. Ясное дело, что они были его колонами, а если учесть, что у каждого на поясе висел короткий меч и на всех были надеты бригантины, то ещё и его личной гвардией, так что сочувствия от них ждать не следовало.
Рабы в отличие от них были кудлатыми и бородатыми, но одеты получше, чем я, причём гораздо. Они щеголяли в портках, длинных холщовых рубахах, поверх которых были надеты длинные жилеты из овчины, но при этом имели нательные рубахи и короткие постолы. Один я выглядел совершенно неприглядно и был закован в кандалы. Правда, только у одного раба на нее помимо медного ошейника висел ещё и бронзовый, красивый амулет в форме орла, распростёршего крылья и именно этот раб несколько раз ободряюще улыбнулся и кивнул мне. Вскоре Нир удалился в свою хибару, откуда сразу же послышалось громкое женское хихиканье, а Хулус малость посуровел лицом, но его пассия уже через пару минут выскочила и он снова подобрел и достал из своего фургона сначала раскладной столик, а потом съестные припасы и посуду. В каждую миску он положил по четвертинке хлеба, четвертинке головки сыра и снова две луковицы.
Рабы тем временем разливали взвар по литровым кружкам, а колоны, взяв миску, подходили к ним. Поглядев на это, я пружинисто и бодро поднялся на ноги, но не сдвинулся с места до тех пор, пока Хулус не усмехнулся и не махнул мне рукой. Для меня в это утро было сделано исключение. В мою миску кашевар положил половинку килограммового круглого хлеба, четвертинку сыра, большой ломоть варёного мяса и две луковицы, которые я сразу же вернул ему и вежливо поклонился в порядке благодарности. Надсмотрщик только криво усмехнулся. Взяв из рук раба с амулетом кружку, я сказал:
- Благодарю, приятель.
Тот удивился:
- Похоже, парень, что ты сказал Ортану спасибо?
У меня хорошо развиты способности к языкам и я, выделив в его словах самое существенное, с дружеской улыбкой ответил, легонько стукая себя кружкой по груди:
- Я, Валент, сказал Ортану спасибо, приятель.
Раб заулыбался, а я отошел к своему тюфяку и, видя, что никто не спешит, сначала принялся изучать взвар. На вкус он был кисловато-сладким и не показался мне ядовитым. Выпив три глотка, я принялся жевать в сухомятку хлеб, мясо и сыр. Съев немного, я выждал десять минут и сделал анализ крови. Аптечка выдала своё обнадёживающее резюме - "Здоров. Причин волноваться нет". Облегчённо вздохнув, я быстро прикончил завтрак и выхлестал взвар, в котором все сухофрукты превратились в тонкую взвесь. После этого я ополоснул кружку и миску водой и отнёс их Хулусу чистыми, чем снова немало удивил его. Ткнув меня пальцем в грудь, он спросил:
- Так ты всё-таки говоришь по-кеофийски, раб, или нет?
Догадавшись, о чём меня спрашивают, я ответил по-кеофийски:
- Нет.
Пристально посмотрев мне в глаза, Хулус проворчал:
- Ступай, раб.
Вернувшись на своё место, я скатал холщёвый тюфяк, сел на него и принялся обматывать кандалы на ногах сухой травой. Там, куда меня занесла река, уже наступила весна и сквозь сухую траву пробивалась зелень. Не знаю почему, я ведь тогда ещё ни хрена не понимал, о чём говорили Нир и Хулус, но мне показалось, что меня заставят идти пешком, а железные кандалы быстро разобьют мне ноги в кровь. Надсмотрщик Нира это приметил. После завтрака в каждый фургон впрягли по две пары здоровенных, неторопливых коняг. Тут я сделаю пояснение. Кони Редии довольно похожи на коней Земли, но крупнее и имеют рост в холке больше двух метров. Пока их запрягали, я аккуратно обмотал сухой травой кольца кандалов и был готов к пешему путешествию, но тут ко мне подошел Хулус и два колона. Держа в руках чёрную верёвку, сплетённую из конского волоса, он спросил:
- Пойдёшь в кандалах сам или без них, но на верёвке?
Указав пальцем сначала на одно, а затем на другое, я сам задал ему вопрос вместо ответа:
- Кандалы? Верёвка?
- Хм, да ты сообразительный парень, раб, - пробормотал удивлённый Хулус, - явно стараешься выучить кеофийский. - после чего подтвердил мою догадку - Это кандалы, в них больно ходить, а это верёвка. Ты её не порвёшь. Она очень прочная. Что выбираешь?
Естественно я кивнул надсмотрщику:
- Я выбираю прочную верёвку, урод.
Хулус громко расхохотался:
- Снять с него кандалы. Посмотрим, какой из него ходок.
Хотя на мои плечи и навалилось лишних почти пятнадцать килограммов, если считать вес ручных кандалов, я был неплохим ходоком. Вскоре обоз тронулся в путь. В фургонах ехали все, кроме меня. Впереди ехал фургон Хулуса. Четвёркой лошадей правила его подруга, а справа и слева от неё два здоровенных лба с копьями и щитами. Сам Хулус сидел в кресле сзади и от нечего делать держал в руках верёвку, конец которой был привязан к цепи. Чтобы мне было удобнее идти, я забросил цепь с привязанной к ней верёвкой за шею, натянув на неё жилет и ухватился за неё руками, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Дорога, на которую мы выехали, была широкой, мощёной тёсаным камнем, с двумя давно наезженными колеями. По ней прошли пешком десятки миллионов человек и выгладили её ногами, так что ступать было не больно. Позади меня грохотал колёсами дом Нира, а за ним ехали все остальные фургоны.
Редийцы ехали в фургонах, а я весь день шел пешком с утра и до вечера. Чтобы не свалиться на дорогу без сил, после полудня мне пришлось воспользоваться аптечкой и та дала мне какой-то мощный допинг. Ну, а Хулус решил не терять времени даром и учил меня разговаривать на кеофийском языке, который на слух весьма похож на английский, но только на слух. Язык я учил очень тщательно, а кашевар был неплохим педагогом и потому к вечеру у меня в мозгах наступило хоть какое-то прояснение. На все вопросы, которые стал задавать мне вечером после ужина надсмотрщик Нира, я отвечал коротко - нет, не знаю и не понимаю. Подошедшему хозяину он негромко сказал, отведя того в сторону метров на пять, но я всё же расслышал:
- Господин, ваш новый раб оказался весьма неплох. Он не очень силён, но зато невероятно вынослив. Больше всего меня поразило даже не это, а то, как быстро он учится разговаривать на кеофийском языке. Полагаю, что он был когда-то либо дворянином, либо жрецом.
Ниро отмахнулся и брезгливо сказал:
- Хулус, меня не интересует, кем он был раньше. Теперь он мой раб и будет на меня работать, как и все остальные рабы и колоны. Ты лучше подумай, к какой работе его приставить. Если он действительно такой выносливый, как ты говоришь, то пусть идёт пешком до самого поместья. Это только укрепит его тело. Корми его получше.
А до поместья от того места, где мы снова заночевали рядом с дорогой, было ещё сто сорок километров с лишни, то есть полные семь дней пути. Хулус, повинуясь приказу Нира, действительно кормил меня, как на убой, но только вечером и утром. За всё время мы ни разу не сделали привала в полдень. Редийцам было хорошо, они всю дорогу ехали. Коняги двигались довольно медленно, а потому при необходимости каждый мог спрыгнуть с фургона, отбежать от дороги, справить нужду и догнать обоз. Мне же приходилось терпеть до самого вечера, так как оросить имперскую дорогу считалось преступлением. Зато за эту неделю я окреп физически и что самое главное, довольно неплохо изучил язык Кеофии. Хулус всё время пытался выпытать из меня, кто я такой, но у меня имелась теперь шикарная отговорка, короткая и непробиваемая - "Не помню".
Кроме своего имени - Валент Карт, я не помнил ничего, хоть ты убей меня. Уже через три дня весь словарный запас Хулуса, а это всего три с половиной тысячи слов, перекочевал в мою голову. Не рассказав ему о себе ничего, я ловкими наводящими вопросами выведал у надсмотрщика, что его зовут Хулус Ферн Тагис, ему сорок шесть лет, он родом из города Тирота, что на побережье Сулиарского моря, и что он был до сорока лет моряком, но скорее всего всё же пиратом. Узнал я кое-что и Нире. Этот ублюдок был весьма богатым луртием, имел большое поместье с тридцатью пятью тысячами гектаров земли, на него работало две с половиной тысячи колонов и сто сорок четыре раба, я стал сто сорок пятым. В своём поместье он выращивал рожь, пшеницу, различные фрукты и овощи, а также имел большие стада коров, свиней и коз. Ещё он имел лучшую во всей Гистагии сыроварню и четыре раза в год отвозил в столицу Кеофийской империи, в Тинадтикар, сыры своего изготовления, многие из которых покупали к столу императора Тенуриза Отважного, за что тот его привечал.