– Может, потащим его по очереди… – нерешительно сказал Дани и смущенно потер свои худенькие плечи.
– Ах, какой ты у нас остроумный! Нет уж, мой мальчик, каждый потащит свой собственный груз.
– Ладно, как-нибудь дотащу, – сказал Дани с легкой обидой.
Он ждал утешения, ободряющих слов, но Жолт безучастно молчал.
Наконец поезд тронулся.
Дани вынул путеводитель по Зебегени и стал листать, надеясь привлечь внимание друга. Но Жолт смотрел в окно на пробегающий мимо пейзаж, на встречные поезда, на вереницу «шкод», выстроившихся на открытых платформах товарного поезда, и молча злился. Для чего он хитрил с самим собой дома, не взял почти никаких вещей, даже куртки не взял, только бы идти налегке! Для чего? Чтобы сделаться вьючным ослом у этого несчастного лилипута! Тащить на себе его чертов рюкзак! Ну и кретин же Дани! Целыми днями бренчит на гитаре и запоем читает книги. А от родителей все равно ему достается.
Не выдержав длительного молчания, Дани стал объяснять:
– Понимаешь ли, я торговался как мог. Я старался избавиться от пуловера, одеяла, половины консервов, коробки с едой… Но спорить с мамой – гиблое дело. Все-таки она настояла…
Жолт в ответ что-то буркнул.
– Зато у нас вдоволь вкуснейших мясных консервов.
– В этом твоя беда, – сказал Жолт.
– В чем?
– В том, что ты препираешься! Язык не держишь на привязи.
– Беда вовсе не в этом.
– Не надо болтать языком! Разумные существа языком не болтают. Разумные существа запихивают лишний скарб в шкаф и говорят на прощанье: адьё.
– Тут, старик, дело в другом. Главное заключалось не в этом. Меня попросту не хотели пускать.
– Из-за меня?
– Из-за тебя. Стоит только назвать твое имя, как всех начинает трясти.
– Маму тоже?
– Конечно! И еще как! Знаешь, что она говорит? Жолт мальчик хороший, но у него один недостаток: он ненормальный.
Жолт хотел что-то сказать, но передумал и отвернулся к окну. Поезд мчался мимо бесконечных скошенных желтых полей, после ливня блестевших, как лакированные, мимо высившихся шпалерами вдоль шоссе исполинских пирамидальных тополей.
– Они еще не забыли прошлогодний взрыв, – сказал Дани.
– Подумаешь, взрыв! Жалкая дырка в земле.
– А ограда?! Ограда частично тоже ведь обвалилась. Слушай, старик, дома меня чуть не связали. Мама уверена, что именно ты вечно втягиваешь меня во всякую пакость.
Жолт молчал. В глазах его промелькнули темно-синие тени.
– Конечно, она не совсем так сказала, – поправился Дани.
– Все равно. Ты бы слышал, что говорит про меня мой отец.
– Что?
– Это неважно. Знать о себе можно много всего, но, если очень захочется, можно про это забыть, и конец. Скажем, так: ночью во сне ты видишь какую-то ерунду. Правда?
– Да!
– Вот мне недавно приснилось, что зовут меня Повер, и во сне все меня так и звали: Повер. Понимаешь? Это было ужасно, страшная чертовщина, потому что я никак не мог вспомнить свое настоящее имя. Зато утром я совершенно забыл про Повера и знал только одно: меня зовут Жолт.
– Как же ты вспомнил его сейчас?
– Кого?
– Да Повера же.
– Не знаю. Простая случайность. Ну ладно. Мы уже в Ваце. А с твоим рюкзаком что-нибудь да придумаем, – прибавил он неожиданно.
– Но ведь все, что я взял, мне придется тащить назад. А дома увидят, – сказал Дани уныло.
– Беда твоя в том, что ты трусишь, как заяц. Есть у тебя какое-нибудь свежее чтиво?
У Дани заблестели глаза.
– Есть. Папина книга. Про любовь. Я ее свистнул. Один субъект в ней выражается так: девушка – будто наглый лепесток цветка.
– Наглый лепесток цветка?
– Ага. Ты когда-нибудь видел, чтобы лепесток вел себя нагло?
– Старик, я ломаю над этой проблемой голову. Это, видишь ли, поэтично.
– А по-моему, психопатично.