Есть следы? Может, и есть, но скрыты густой пылью. Он пробежал лучом по рядам иссиня-черных бутылок на полках.
– Возможно, я не первый, – пробормотал Стэнтон. – С какой стати я мечу в премьеры?
И тут он его увидел.
Меж бутылок.
Конверт.
Стэнтон его взял.
Затем прошел чуть дальше в глубину подвала. Маккласки рассказывала, что он смыкается с подвалом соседнего дома.
Через несколько шагов Стэнтон нашел еще один конверт.
Потом еще один.
И еще.
Пятый, шестой.
Девятый, десятый.
– Чего ты там? – донесся голос Кейти. – Раз все сделали, пора сваливать.
Стэнтон вернулся. В руках он держал конверты, от времени пожелтевшие и ломкие. Двенадцать штук. Возможно, были и другие, но он не добрался до конца подвала.
– Вот чего боялся, – тихо сказал Стэнтон. – Я не первый. До меня было много других.
Он положил пачку конвертов на стол. Рядом с посланиями, своим и Кейти.
Потом Стэнтон и Кейти уселись на пол и, подсвечивая себе фонариками, стали читать.
Истории двенадцати веков. Двенадцати двадцатых веков.
Бесконечное повторение одних и тех же ста одиннадцати лет, всякий раз начинавшихся в 1914-м. Одни авторы писем прибывали в прошлое, чтобы спасти или убить эрцгерцога. Другие – чтобы спасти или убить кайзера. Целью третьих были иные личности – юные потенциальные монстры, которые натворят бед, если их оставить в живых. Но результат всех миссий был неизменен: кошмарный перечень человеческой жестокости и бедствий. Война и геноцид. Фанатизм и страх.
В одних исторических версиях, как, скажем, в веке Стэнтона, намечался определенный прогресс человечества, но это не убеждало тогдашних Хроносов оставить все как есть. В других версиях, как в веке Кейти, царил невообразимый кошмар, но мир еще глубже погружался в беспросветный мрак, какой только человечество способно создать.
Водя лучом по страницам, Стэнтон и Кейти читали о диктаторах и тайных полициях. О страшных науках и смертоносных болезнях. О коммунизме, вновь и вновь загнивавшем. И еще о каком-то неслыханном фашизме, который иногда брал верх, но заканчивал с тем же результатом, что и коммунизм.
В четырех историях встречалось имя Гитлера.
Стэнтон никогда о нем не слышал – в его веке австрийский фанатик не играл никакой роли. Но Кейти знала его как подручного Штрассера.
Однако в некоторых версиях века этот страшный человек выбивался в монстры, не хуже Сталина и Штрассера. Взнузданная им Германия могла бы покорить полмира и уполовинить его население. Два последних Хроноса прибывали ради того, чтобы его убить, когда он еще нищим венским бродягой малевал акварели.
Проходили часы. Время текло. Скоро проснется больница. Стэнтон собрал и положил листки на стол.
– Наверное, мы первые Хроносы, которые встретились, – сказал он. – Все прежние посланцы просто перезапускали предыдущую версию, и все начиналось заново. Ты должна была меня убить, но вместо этого мы повстречались.
Кейти кивнула, не сводя заплаканных глаз с листков.
– Стольких женщин заставили убить своих детей, – прошептала она.
– Так продолжаться не может, – решительно сказал Стэнтон. – Нельзя двадцатому веку бесконечно бегать по кругу, оглушая вселенную истошными воплями боли. Век за веком планета и человечество мечутся в петле, переживая разные версии одного и того же вечного кошмара.
– Нет, так нельзя, – кивнула Кейти, утирая слезы, блестевшие на щеках.
– Значит, мы сделаем все, что в наших силах: убьем Розу Люксембург и дадим шанс новому веку. Затем мы поедем в Кембридж.
– Да. И уничтожим Ньютонов ящик. Больше никаких посланцев. Я должна стать последним.
48
КТ503В678 не смогла отправиться в Кембридж и разорвать временную петлю, но погибла ради того, чтобы это сделал Стэнтон.
На выходе из больницы их ждала турецкая полиция. Читая древние истории, они слишком засиделись в подвале, их голоса услыхала дежурная сиделка.
Едва они открыли парадную дверь, в глаза им ударил свет автомобильных фар и прозвучала команда сдаться. Полицейские прятались за машинами и фургонами, запрудившими улицу.
Кейти мгновенно приняла решение:
– Я их отвлеку. Уходи другим путем.
– Послушай… – начал Стэнтон, но она его оборвала:
– Тебе проще выжить в этом цивилизованном мире. А мне пора умереть. Я поклялась, что не покончу с собой, но погибну в бою, заставив Партию убить меня. Так оно и выйдет. Если моя смерть поможет тебе уйти, Партии, наверное, не будет вообще. Время пришло. Пора мне воссоединиться с моими детьми. – Глаза ее сверкали, взгляд был отрешен. – Ступай. Сделай все возможное для последнего двадцатого века. Потом езжай в Кембридж. Ты должен туда попасть, Хью. Пусть история наконец сдвинется с мертвой точки.
– Обещаю, – сказал Стэнтон.
Кейти поцеловала его в щеку.
А потом вдруг прильнула к нему и крепко обняла. Она впервые к нему прикоснулась, с тех пор как в берлинском отеле попыталась его прикончить.
Объятье длилось секунды, как будто собравшие в себе всю мировую скорбь. Кейти еще крепче прижалась и положила голову Стэнтону на плечо.
Потом отшатнулась, в глазах ее блестели слезы.
Из карманов достала пистолеты.
– Прощай, – твердо сказала она.
– Прощай.
Стэнтон метнулся в больничную дверь и побежал по коридору, не обращая внимания на врачей, сиделок и больных, выглядывавших из палат. Никто не пытался его остановить.
Он решил опять уходить через крышу и подумал, что снова покидает женщину, к которой привязался.
Стэнтон взбирался по лестницам. Снизу доносилась частая стрельба: Кейти сдерживала полицейских. Она даст ему достаточно времени, чтобы уйти. И сама решит, когда ей умереть.
Через чердачное слуховое окно Стэнтон выбрался в ночь.
Снова один.
Он уже никогда не вернется в константинопольский дом Хроносов.
Сейчас в Берлин. В последний раз.
Стэнтон знал, где искать Розу Люксембург. Историю борьбы за светлые идеалы, завершившейся Славной Революцией, все юные пионеры изучали как Священное Писание. В долгой поездке через Европу Кейти рассказала о конспиративной квартире, в которой подпольщики Люксембург и Либкнехт скрывались от репрессий. Позже дом стал святилищем, Меккой высших партийных чинов. Теперь надо постараться, чтобы это место запомнилось лишь тем, что здесь неведомый убийца застрелил малоизвестную социал-демократку.
А потом… Что?
Стэнтон знал, что потом. Всю дорогу в Берлин он думал только об этом.
Он разыщет Бернадетт Бёрдетт. Где бы она ни была – в немецкой тюрьме, дома в Ирландии или еще где-то, – он ее найдет. И заставит (если придется, даже под угрозой оружия) поехать с ним в Кембридж. Отведет ее в дом декана Тринити-колледжа и покажет Ньютонов ящик. И она поймет, что он ей не лгал. Тогда он уничтожит ящик и навеки разомкнет временную петлю.
И потом они вместе отправятся в последнюю версию двадцатого века. Бернадетт на заднем сиденье его "энфилда" модели 1914 года.
Вот такой план. Кремень наперекор Ньютону.
Финальная игра.
В номере "Кемпински" Стэнтон снарядился к очередному убийству. Бронежилет остался в съемной квартире, но "глок" был в целости и сохранности. Стэнтон проверил пистолет и тщательно зарядил обойму, хоть знал, что понадобится всего один патрон.
В арендованной машине он подъехал к дому, где скрывались социалисты, и затаился в засаде. Кейти рассказывала, что замаскированная Роза Люксембург ежедневно покидала конспиративную квартиру и агитировала за революцию.
Ну вот и она. Либкнехта нет, рядом два телохранителя. Их убивать не придется. Зачем, если мишень как на ладони?
Стэнтон опустил стекло, положил ствол на согнутую руку и прицелился. Винтовка не требовалась – дистанция невелика, у "глока" точный бой.
Вдруг раздался шорох. Стэнтон обернулся и увидел человека, который просунулся в пассажирское окошко, открытое по случаю теплой погоды. В руке у него был пистолет неизвестной в 1914-м системы, изготовленный из полимера, который еще не изобрели.
Стэнтон все понял.
Прошел еще один век.
Век, в котором он убил Розу Люксембург, но, видимо, и сам умер, ибо не сумел уничтожить Ньютонов ящик.
И вот из будущего прибыл новый посланец.
Чтобы предотвратить убийство Розы Люксембург.
Все эти мысли пронеслись в ту секунду, когда Стэнтон встретился взглядом с собратом Хроносом.
Он хотел крикнуть: "Если надо, убей меня, только, ради бога, езжай в Кембридж и уничтожь ящик!"
Но мысль быстрее слова.
Он не успел ничего сказать.
В тот пространственно-временной миг Хью Стэнтона изъяли из витка.
49
Исаак Ньютон уставился на прялку.
Близилась полночь. Ньютон был совершенно измотан долгой обратной дорогой из Кембриджа.
Дома он сказал племяннице, что, мол, заботы не дадут уснуть, и та вскипятила ему молока. Теперь они сидели вдвоем – племянница сучила пряжу, а старик разглядывал вертящееся колесо, которое, совершив оборот, сызнова начинало свой бег.
Ньютон видел в нем символ пространства и времени. Вращение без всякого сдвига. Беспрестанное движение и одновременно статика. Никакого отклонения от заданного курса.
Правильно ли он сделал, поделившись плодами своего озарения? Всегда ли лучше знать? Это был его главный жизненный принцип. Лучше знать. Пролить свет на тайны мироздания.
Но как на сей раз? Надо ли дать шанс обмануть фатум тем, кто еще не родился? Чтобы сотворить судьбу, отличную от той, что предназначил им Господь?