Развалившись на сиденье, она от души затянулась уже не самокруткой, а фабричной сигаретой. Утром в табачной лавке отеля Маккласки вела себя совсем как ребенок в кондитерской и накупила дюжину разных, давно забытых сортов.
– "Плэйерс нейви" без фильтра. – Маккласки закашлялась. – Изготовлены во времена, когда у нас действительно был флот. Только представь, Хью: сейчас мы в том веке, когда королевский флот был вдвое сильнее последующих английских флотов вместе взятых. Британия рулит! Мы снова первые! Приятно, да? И коль ты уберешь кайзера, мы первыми и останемся.
– Профессор, я предупреждаю: заткнитесь.
– Прости, прости, ты прав. Больше не повторится, роток на замок. Ну давай, закури!
– Нет. Я обещал… Кэсси.
– Но, как ты верно заметил, ее здесь нет. И потом, она бы не возражала против одной сигаретки.
Соблазнительно открытая архаичная пачка. Без фильтра. Чистый табак.
Может, всего одну сигарету?
В ознаменование момента. Ведь и впрямь здорово в "Восточном экспрессе" катить по Турции навстречу самому захватывающему приключению. Кремень спасает британскую армию и весь мир! Даже Бигглзу такое не по плечу. Так почему бы парой затяжек не отметить событие? Это вовсе не означает, что ему плевать на Кэсси. Но в боевой обстановке свои правила, неведомые девушкам, которые ждут дома…
Стэнтон потянулся к сигаретам.
Маккласки тотчас подала ему пачку. Для пристрастника нет большей радости, чем совратить товарища, подбить на грех и тем самым оправдать свою слабость.
– Молодец! И правильно, будь со мной построже. Я проявила себя ужасной безответственной эгоисткой, впору сгореть со стыда. Но все будет хорошо. Ты сделаешь свое дело. Я тебя знаю. Лучше никто не справится! Ведь ты Кремень! Вот почему я выбрала тебя.
Стэнтон уже почти взял сигарету, но замер и медленно убрал руку.
Его сбила последняя фраза.
Вот почему я выбрала тебя.
– Ну как хочешь, – пожала плечами Маккласки. – Восхищаюсь твоим самоконтролем. Наверное, Кэсси была офигенная девушка.
– Да, – тихо ответил Стэнтон.
Повисло молчание. Счастливая Маккласки курила и, улыбаясь, алчно проглядывала меню обеда.
Вот почему я выбрала тебя.
Неожиданно Стэнтон вспомнил вчерашнее утро на Галатском мосту. Холодные влажные камни мостовой. Спасенных мать и детей.
Их он спас, а вот свою семью – нет.
И вдруг пришла мысль: а так ли все было? Из-за него ли они погибли?
– Омар! – вскрикнула Маккласки. – Они подают свежего омара. В поезде! Нет, я обожаю этот век.
Стэнтон встал. Открыл дверь купе и выглянул в коридор. Маккласки, исходившая слюной, этого даже не заметила.
– О господи, блин, боже мой, – бормотала она, – на десерт суфле. Но ведь в поезде его не приготовишь? Нет, как угодно, я должна это выяснить.
Стэнтон сел и посмотрел на Маккласки.
Неужели?
Вот так его использовали?
Он был нужен. Тайная организация Хроноса нуждалась в нем. По крайней мере, в таком, как он. Кремень Стэнтон, знаменитый авантюрист. Бесспорно находчивый и решительный.
Он был нужен, но только без привязанностей.
Вот почему я выбрала тебя.
Вспомнился сочельник, когда он впервые узнал о Хроносе. Вспомнились разговоры в дальнейшие недели и месяцы. Оказывается, семена сомнения были брошены уже тогда, но лишь сейчас их ростки пробились на поверхность сознания.
Как же он раньше не догадался? Ведь все так очевидно.
Стэнтон опять встал и выглянул в коридор. Теперь Маккласки это заметила:
– Чего ты мечешься, Хью? Что-то беспокоит?
– Да, слегка.
– Не поделишься?
– Отчего же, поделюсь. Я вот думал, как вы узнали, что их было четверо?
– Прости, я не поняла. Четверо – кого?
– Убийц в машине. Тех, кто уничтожил мою семью. "Все четверо сгинули". Так вы сказали. На нашем завтраке в сочельник. Откуда вы знали, сколько их было в угнанной машине?
– Не помню. Я так сказала? Вероятно, где-нибудь прочла. Почему ты спрашиваешь?
– Вы не могли этого прочесть. Заметок не было. Насильственная смерть – слишком обыденное явление в тех краях, откуда мы явились. Интернет и газеты никак не откликнулись. Детали остались неизвестны. Однако вы знали, сколько человек было в машине. Все четверо сгинули – именно так вы сказали.
– Я этого не помню, Хью, и понятия не имею, о чем ты. Посмотришь меню? Я хочу заказать обед.
– Прошлой весной.
– Что?
– Вы отбирали кандидата. В "оперативном штабе" об этом говорил Дэвис. Мол, он одобряет ваш выбор. То есть меня. Он сказал, что отбор происходил прошлой весной. И вы предложили меня. Прошлой весной.
– Ну да, да, прошлой весной. И что из этого?
– Мою жену и детей убили в конце лета, профессор.
– При чем тут твоя семья? Я тебя предложила, потому что ты Кремень, мать твою, Стэнтон. Очевидный кандидат.
– Да, кандидат, который наверняка отказался бы от работы, означавшей вечную разлуку с теми, кого он любит больше всех на свете. Кандидат, который всеми силами попытался бы вас остановить от очевидного безумства.
– Перестань, Хью, что ты несешь! – Маккласки отложила меню. И взялась за сумку.
– Вам требовался солдат. Спецназовец. Хорошо обученный. Он приспособится к любой среде и выживет.
– Да, но…
– Желательно, чтобы он имел кое-какое понятие о прошлых событиях и людях, их сотворивших. Выпускник истфака подойдет. Непременное условие, как вы сказали, сносное владение немецким. Это уже спецзаказ. А потом добавилось еще одно требование: кандидат должен пребывать в отчаянии и одиночестве; нужен человек, который потерял любовь и просто ждет смерти. Он охотно покинет этот мир, ибо в нем его больше ничто не держит… Как там у Ньютона? Ищите тех, кто не обременен земными связями.
Рука Маккласки нырнула в сумку.
– Столь особого человека и за сто лет не сыщешь. А Ньютон дал вам только год.
– Чушь какая-то! – Маккласки попыталась рассмеяться.
Но ее большое красное лицо, всегда такое веселое, сейчас казалось злобным. Словно с него сорвали маску. Стэнтон умел разглядеть страх и ложь в глазах врага и сейчас видел их в глазах Маккласки.
– Выбрав меня, вы решили сделать так, чтобы я лишился этих ненужных связей. Невероятно, что я не понял этого раньше. Ведь все так очевидно. Вы убили мою семью.
Маккласки выхватила револьвер и направила его на Стэнтона:
– Конечно, я могла бы начать оправдываться, но ты все равно не поверишь. Потому что ты прав. Все совершенно очевидно. В смысле, каковы шансы найти подготовленного человека, которому безразлично – жить или умереть?
– Весьма призрачные.
– Мы прикинули так и этак, Хью. Надо было спасать мир.
– А если б оказалось, что Ньютон ошибся? Я просто лишаюсь семьи?
– Сопутствующие потери, Хью. Ты же знаешь, как оно бывает.
– О да, профессор. Я знаю, как оно бывает.
Глаза Стэнтона сузились в щелки, взгляд прожег Маккласки.
– Твою же мать! – Маккласки страдальчески сморщилась. – Блин, блин, блин! Просто кошмар. Только начали получать удовольствие – и на тебе… все испорчено. И уже, наверное, не поправишь…
Она смотрела умоляюще. Но револьвер в ее руке не дрогнул.
– Вы убили мою жену и детей, профессор.
– Да, но теперь-то, Хью, они вроде как и не существовали… Значит, все нормально, да? Продолжаем?
– Не похоже, что все нормально. Когда вы держите меня на мушке.
На секунду Маккласки задумалась.
– Ладно, – сказала она. – Ты никогда меня не простишь, и я, поверь, тебя понимаю. Но ты должен сделать дело, самое важное дело в истории. Сосредоточься на этом. Вот что я предлагаю. Через пять-шесть часов будет первая остановка в Бухаресте. До тех пор мы сидим вместе, а потом ты выходишь. Я бы сама вышла, но, честно говоря, отсюда проще держать тебя на прицеле. К счастью, из купе есть выход прямо на перрон. Как здесь все продумано, а? Ты выполняешь свою миссию, а я просто исчезаю. Ты больше не увидишь меня, Хью. Обещаю, что не буду слишком сильно размахивать крылышками. Хороший обед и театр – все, о чем я прошу, и потом мне осталось-то лет пять, не больше. А перед тобой будет целый мир. Мир, который ты спас. Не надо, чтобы мелкая месть все испортила.
– Что значит – испортила?
– Понимаешь, если ты не сойдешь с поезда, мне придется тебя убить. Это же ясно, правда? Иначе ты убьешь меня. Ежу понятно.
– А как же миссия, самая важная в истории? Убьете меня, и через десять недель начнется Великая война. Европейская катастрофа, которую мы должны остановить.
Глаза Маккласки набрякли слезами. Возможно, из-за дымившей сигареты, зажатой в зубах. Оружие она уже держала классической хваткой – обеими руками.
– Я понимаю, это нехорошо, Хью. И я переживаю, очень переживаю. Гибель миллионов юношей. Русские царевны, расстрелянные в жутком подвале… свои жалкие драгоценности они зашили в панталоны… Будут кошмарные диктаторы, войны, геноцид, голод… но… я всего лишь старая эгоистичная дура, и я ужасно хочу увидеть Дягилевский балет.
Стэнтон всегда гордился своим умением распознать человека, но, похоже, он совсем не знал эту женщину. Такую слабую, такую эгоистичную. Такую… устрашающе человечную.
– Я любил жену и детей, – сказал он.