Но, быть может, всё это – игра воображения, а природе нет никакого дела до людских свар, до беспощадной злобы и лютых убийств, а некое болезненное состояние окружающих растений – лишь следствие продолжительной засухи, столь не свойственной сезону. Скорее всего…
Всё же мы одни… Мы поодиночке…
Сострадание… Вера… Любовь. Это нервные импульсы, которые терзают наши органы. Мы строим идеалы и верим в их совершенство. Мы считаем себя вершиной творения. Высшей точкой мысли Творца. Но мы никак не хотим принять реальность, где наши ценности отсутствуют. Мы не хотим принять мир без иллюзий, без наших названий и даже без наших мыслей. Мир, в котором отсутствует шкала оценок, без которых мы не мыслим нашей жизни. Мир, в котором всё сущее живёт без слов и имён.
Почему есть ветер? Почему он дует? Почему светит солнце? И зачем трава, столь ничтожная единица жизни, склоняясь по воле ураганов, всё равно стремится к солнцу, хотя для него оно ничто?
В нашем сознании всё построено на системах. Структурах. Иерархиях. Каждый из нас – целый мир, который соприкасается с другими. Каждый из нас – исследователь. Каждый из нас – создатель. В книгах церковников утверждается, что Творец создал нас по образу и подобию своему. Что ж, если он созидал один, быть может, и мы сами обречены на вечное одиночество? Быть может ты, Мерлон, простой вольный охотник, прожигавший всю жизнь, далеко не столь ничтожен, как тебе указало на то общество. Общество, чьё существование столь же шатко и столь же нестабильно, как желания твоей души. Те, кто лежит под деревом, были рыцарями, воинами, Защитниками Веры! Они всю жизнь смотрели на тебя свысока. Церковь ставила такого, как ты, не выше земляной грязи, а своим бойцам оказывала все возможные почести. Что ж, теперь они гниют под деревом, и их некогда славные имена лишь пополняют некрологи и сводки потерь. Их величие пропало. Оно исчезло, Мерлон. А кто ты? Вольный? Маг? Человек? Или просто никто? Твоё имя не значит ничего. В этом обществе ты грязь и просто ничтожество. Но в чём величие самого общества? И есть ли оно? Достоин ли ты того места, которое молча указала тебе судьба, вложив плод в чрево безумной чародейки?
Я не волен судить о вещах, о которых мало что понимаю. Я не знаю, кто ты, и зачем мучаешь мой бедный разум. Я не знаю, зачем ты убиваешь моё сознание ужасными картинами, рождающимися в ещё более и более извращённых образах. Но ты прав, я не ощущаю себя столь ничтожным, каким меня считает окружающие. И ещё больше – мне наплевать на них.
Ты выжил, Мерлон. Ты взял силу, которая попала тебе в руки волею судьбы или нет, но попала. Она была в твоих руках, а теперь течёт в твоих жилах. Достоин ли ты большего?
Да. И я докажу это. Пускай я пойду по трупам. Пускай реки крови будут течь. Но я стану выше. Выше всего. Выше тех тварей, которые мельтешат под ногами. И с каждой смертью моего врага я буду становится сильнее. Дарованная сила дала мне не только жизнь, но и возможности.
– Мерлон, – прогремел в сознании голос архимага Дироля.
Юноша перевёл отстранённый взгляд на старика. Его измученное лицо выразило недовольство.
– Что? – нетерпеливо бросил Мерлон.
– Послушай, как тебе удалось выжить? Рана твоя была заражена очень сильным ядом, от которого нет иного средства, кроме настойки мельверы и…
– … корня мандрагоры. Я знаю. У меня хранилось на чёрный день, – откровенно соврал Мерлон.
– Но…
– Друзья мои, вот и Шипстоун – непровозглашённая столица Гипериона, – торжественно произнёс Фанфарор и указал рукой на восток.
Признаться, нельзя было не восхититься открывшейся перед усталыми воинами красотой.
За то время, которое Мерлон провёл в раздумьях, солнце успело отсветить дневные часы, и стало клонится к горизонту, стелясь по земле ярко-оранжевыми лучами.
На фоне уходящего на покой солнца, в пожаре предвечернего сияния, высились многометровые стены города с неприступными остроконечными башнями. Составленные из толстых добротных камней исполинские укрепления, скрывшись за широким рвом, сурово взирали на окрестности. Их внушительный воинственный вид заставлял чувствовать себя маленьким, ничтожным созданием.
Однако нерушимым могуществом добротных укреплений люди умели хорошо пользоваться. За крепкими рядами стен блестели крыши многоэтажных домов знатных воинов, торговцев, богачей. Город стоял на равнине, и все строения были хорошо видны с холма, где на некоторое время замер мамонт. Отсюда Шипстоун открывался в единстве всех своих частей: вычурных домов знати, примостившихся словно светские щёголи средь неотёсанных домишек-бедняков; многочисленных храмов и церквей, чьи золотые кресты блестели в огне заката; длинных, словно копья, башен магов, освещённых разноцветным магическим огнём; куполов, крыш, шпилей иных строений; ну и, конечно, зависших в воздухе на северной оконечности города трёх круглых башен Триумвивера, и в самом центре прямоугольника его Величества Церковного Собора – главного здания всего города, где заседал Патриархат.
Величественное строение из белого мрамора, будучи не менее, чем в триста, а то и все пятьсот квадратных метров, высилось над всеми домами города тридцатиметровой высотой, заканчиваясь на вершине огромного позолоченного купола с крестом из чистой платины. Все стены украшали полуколонны, а на карнизах и портиках стояли изваяния святых. Конечно, не только тех, чьи имена указаны в Священной Книге. После смерти каждого Патриарха делали слепок лица умершего главы Церкви, а затем мастера составляли бюст, и готовую скульптуру ставили на предназначенное место. Со временем мест на ранее построенных частях здания стало не хватать, так как Патриархи в силу преклонного возраста жили недолго, и к Храму приходилось достраивать какие-нибудь дополнительные строения, или ставить некоторые скульптурные ансамбли на площади прямо перед Собором.
– Красота! – воскликнул Фанфарор, наблюдая за картиной. – Я здесь…
– Хорош болтать! – рявкнул Дироль, склонившись над стонущем Чедвиком. – Ему стало хуже.
Действительно, алые струйки крови потекли из-под тела архимага, извиваясь, словно мерзкие ядовитые змеи, и заскользили прямо к Мерлону. Юноша перекосился, но не дрогнул, не дёрнулся, а лишь внимательно следил, как ручейки, набиравшие скорость, стремились к тому месту, где он нашёл временный приют.
– Проклятье, Фанфарор, порошок! – бросил старик, внимательно пытаясь что-то разглядеть в спине Чедвика.
А кровь текла. Маленькие змейки, наливаясь всё большей и большей силой, постепенно сливались в одну и ускорялись навстречу их следующей жертве. Мерлону стало холодно. Тело забила крупная дрожь.
– Симур, гони свою тварь! – прокричал друид, роясь в торбе. – Отойди, Дироль! Здесь не твоя работа!
Послышался громкий хлопок, затем недовольный рёв животного. Сильно дёрнувшись, мамонт стал постепенно ускорять движение, а вместе с ним и лужа крови, которая вытекала из-под раненого Чедвика и сейчас неумолимо рвалась к замершему в ужасе Мерлону. Молодой маг вжался в борт коляски как только мог и тихонько проклинал всё живое. Всё его существо знало, что если кровь… эта алая, гадкая субстанция, коснётся его, то произойдёт…
– Алатрио! – выкрикнул друид и бросил шепотку порошка прямо на рану несчастного.
Яркое зелёное сияние покрыло тело Чедвика. Миг – и раненый перестал стонать, а его дыхание выровнялось.
– Ух… – выдохнул Фанфарор. – Протянет до Собора. Только вот я, – стоящие на коленях ноги мага задрожали, и через секунду он со всего маху упал на дно коляски. – Я, видимо, много сил отдал. Господи Благословенный! Сколько крови!
Крови… Крови!
Мерлон в тот миг испытал непередаваемый страх. Только его взор уловил, как лужа крови, преодолев последние миллиметры, лизнула его сапог и голень, нестерпимый вопль ужаса стал продираться через глотку, но так и застыл в ней.
Эта иссиня-чёрная гора казалось нестираемым пятном на ярко-красном полотне обезумевшего художника. Она была громадных, исполинских размеров, и казалось, что её сущность вся сплетена из монолитного куска истинного Ничто, где не существует, не живёт и не умирает что-либо вообще. Да и гора ли это? Или же бесформенная дыра на холсте Извращенца, ведущая в самую Бездну его самых диких и ужасающих желаний. Невозможно описать то, что невыразимо. Невозможно осознать то, что просто не создано для того, чтобы его познавали. Невозможно понять… И только цифры… Цифры и неясные иероглифы. Они везде, повсюду. Они в виде скульптур и колонн, в виде статуй и разломленных крестов, разбросанных на огненных берегах. Они в виде трупов и рек крови. И сама гора – большое число загадочных значений. И даже тот сумасшедший, который стоит посреди моря, нет – океана – алой крови, и смеющийся Судьбе, Богу и Вселенной в лицо – тоже Число. И ему смешно. Ему дико смешно. Он презирает всё. Он презирает всех. Ему ненавистны жизнь и отвратительна смерть. Он равен Творцу и ничто перед ним.
Кажется, что сознание покидает тело. Кажется, душу вырывают из ничтожной оболочки стальными когтями и начинают медленно линчевать, наслаждаясь нотами смерти. А разум несётся по искривлённым берегам, над бушующими волнами крови… несётся навстречу хохочущему безумцу. А он протянул руки. Лицо…
Не-е-е-ет!!!!
Тьма! Огонь!
Тишина.