- Мало ли какие следы выбора и отброшенных желаний может вызвать встречная энцефалограмма. Ни один эксперимент не защищен от влияния экспериментатора. Нельзя строить новый дом в белых перчатках. Для того чтобы два мозга, две личности достигли понимания, нужна терпимость. В прошлом есть не только вина, в прошлом есть беда. Нельзя жить без доверия к будущему. Нельзя ждать, пока все станут ангелами, чтобы начать хорошо жить.
Главное - это чистить в своей душе авгиевы конюшни.
Он нервно засмеялся.
- Тебе не кажется, что речь здесь идет о чем-то большем, чем достижение взаимопонимания? - спросил он.
- Больше здесь ничего нет. Не так мало, а? - сказал я. - Что ты имеешь в виду?
- Милочка моя, - сказал он, - речь идет о власти над миром. Вот так-так…
- Тю-ю… - сказал я, а больше ничего не мог сказать.
Он подумал.
- Я всегда знал, что ты в общем недалекий человек, - сказал он.
- Я тоже, - сказал я. - Но меня это устраивает. А как ты себе представляешь власть над миром и что вообще это означает?.. И вообще на кой черт она нам нужна?
- Ладно, последний раз тебе предлагаю, - сказал он
- Что предлагаешь? Власть над миром?
- Да.
Тут я засмеялся.
- Весь мир, да? И чтобы у нас над ним власть?.. Ну ладно, давай. Как ты себе это представляешь? Он задумчиво почесал нос.
- Записывать то, что есть в нас, неинтересно, - сказал он. - Тут ты прав. Мы не дети. Накопился всякий мусор обид и прочего в том же роде. Интересно будущее. А это надо вообразить. Если записать то, что я воображаю… или ты, - добавил он, подумав, - свои идеалы… как, например, я себе представляю хорошую жизнь… на самом деле… то есть все потаенные желания, все вожделения, вообще все - понимаешь?
- Ну-ну… - жадно сказал я. - Продолжай.
- А-а, - протянул он, - и тебя заело?
- Заело, - сказал я.
- Так вот. Можно будет навязать свой вариант жизни всему остальному человечеству… Больше того… Заставить его хотеть жить как мне угодно. Им будет казаться, что это добровольно.
- Ну-ну…
- Что "ну-ну"?
- А как ты это сделаешь?
- Чепуха, - сказал он. - Запускаем несколько спутников и с них ретранслируем поле на весь земной шарик.
Он так и сказал: "шарик". А я вспомнил, как мы два часа шли до бензоколонки по хрустящему снегу и какая была огромная земля на закате, а ведь всего было шесть километров. И казалось, что земля плоская, как до Магеллана, и как это было приятно.
- Представляю, - сказал я.
- Да, - сказал он. - Вот так.
И отошел к окну.
А за окном под снежком бежали люди. Власть-то была у них. А теперь, стало быть, власть будет у нас. Я никогда не задумывался над тем, люблю ли я людей. Не то чтобы кого-нибудь отдельно, а всех скопом. А сейчас вдруг понял: люблю. Я теперь могу сделать так, чтобы они все ко мне хорошо относились. Я теперь буду встречать одни улыбки, и все меня будут любить, прямо-таки обожать, и будут счастливы оттого, что любят меня больше всех. Я тогда и работать, наверно, перестану, а буду только ходить по гостям, сопьюсь, наверно, а?
- Чудовищно, - сказал я.
- Почему? - сказал он. - Им же будет казаться, что это добровольно… А раз добровольно, следовательно, и они будут счастливы… Знаешь что?..
- Что?
- Можно будет даже не запускать спутников, а воспользоваться уже летающими… Их сейчас до черта летает… На первый случай… А потом они сами будут их запускать, добровольно. Представляешь?
- Нет, - сказал я.
- Какого черта?! Ты смеешься надо мной? Скажи прямо?
- Нет, - сказал я. - Просто не представляю, какие такие у тебя идеалы, чтобы из-за них стоило хлопотать.
- А ты вполне счастлив? - спросил он.
- А как же насчет взаимопонимания всех? - спросил я.
- Значит, нет. А хочешь счастья?
- Каждый хочет.
- Можешь попробовать.
- То есть?
- Сейчас, - сказал он.
Мне это не приходило в голову.
- А кто будет пробовать? - спросил я.
- Да… это вопрос…. Тот, кто попробует первый, вставит другого… ну и так далее…
- Чушь какая, - сказал я. - Ну, бросим жребий.
- Нет… - сказал он. - Жребию я бы не подчинился… Это дело слепое.
Я подумал: куда девалась его робость, его вежливость, его почтительность? Ведь когда он появился, у него вид был такой: ешь меня с маслом, и все тут, благоговею, и все дела. Посмотрели бы на него сейчас те, которые верили в его ангельские качества.
- Тогда не знаю, - сказал я.
Он весь дрожал. Рот у него всегда был маленький и женственный. Теперь он его стиснул так, что рот у него стал похож на куриную гузку.
- Есть способ, - сказал он.
- Какой?
- Борьба.
- Ты способен на то, чтобы драться со мной? - спросил я с интересом.
- Да.
Он вытащил пистолет и направил на меня. "Интересно, откуда у него оружие?" - подумал я. Он почти касался панели с пусковыми кнопками.
- Болван ты, - сказал я. - Отойди от панели. Хочешь пробовать, пробуй на мне, черт с тобой.
- Ты правду говоришь? - спросил он и взвел курок. - Я же могу проверить.
- Проверяй, пожалуйста, - я пожал плечами. Соображать надо было быстро. Но на улице был снежок и шли люди. Теплые, мягкие парни девушки. и все со своими собственными желаниями. Я как подумал что этот подонок может сделать с девушками… Или со старухами. Он всегда не любил старух. Он же их просто уничтожит. Когда старушка од на идет по улице, мне плакать хочется. Я маму вспоминаю.
- Не трусь, - сказал он голосом сильного человека. - Я тебя не трону. Ты правда согласен?
- Правда.
И тут я понял. Вспомнил, кого он мне напоминает. Не удивительно, что я не сразу догадался. Мы разбаловались, отвыкли, пропал иммунитет. Привязали тип к признакам быта, к канарейкам, устарелой мебели. Мещанин. Вот кого он мне напоминает. Озверелого мещанина. Резерв фашизма. Самый загадочный феномен предыдущей исторической эпохи, последний социально исторический тип. С исчезновением классов можно уже говорить только о типе психологическом. И я подумал: "Интересно, черт возьми, а что, если попробовать?"
- Попробуем, - сказал я.
- Смотри, без дураков.
- Дураков нет, - сказал я. - Я вступаю с тобой в коалицию. Тебе всегда будет нужен смышленый помощник.
Он не сразу заговорил, сначала помолчал.
- Теперь верю, - сказал он.
- Господи, почему? - спросил я.
- Я вижу у тебя реальный интерес. Возможность уцелеть заставляет тебя согласиться на ограничение твоих вожделений.
- Да, на ограничение, - сказал я.
- Не горюй, - доброжелательно и презрительно сказал он. - И потому это все временно. Для меня это только начало. Потом я улечу, и ты останешься хозяином земли. Ну, конечно, с подчинением центральной планете, которую я выберу в солнечной системе. А потом в галактике. Земля, конечно, провинция, но еще Юлий Цезарь сказал: лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе. Так что не огорчайся.
- Юлий Цезарь был мещанином, - сказал я.
- Какая разница? - сказал он.
- А где гарантия, что ты меня разбудишь? - спросил я.
- Чудак! Мне необходим толковый помощник.
- Черт возьми, - сказал я, - теперь верю. Тоже вижу твой реальный интерес.
- Ну вот ты наконец-то понял. Слушай меня всегда. Я научу тебя жить.
"Откуда у него эта лексика? - подумал я. - Лет. Я не могу отказаться от этого случая. Представляется неповторимый случай узреть идеалы мещанина не снаружи, а изнутри. Именно идеалы. Не канареек, которых боялись в прошлом, не низкопоклонство перед барахлом, а свободу воли мещанина".
- Добро, - сказал я. - Спущусь в подвал. Включу общий рубильник. А ты следи за приборами. 0н поднял пистолет.
- Не дури.
- У бездарного человека сомнение выражается в недоверии, - сказал я. - Господи, с тобой невозможно работать.
- Я тебе это припомню, - прошипел он.
- Энергия нам понадобится вся, телефоны отключены, оружие и ключи у тебя. Какие тебе еще нужны гарантии?
- Ну иди…
- Боишься, - сказал я. - Эх, ты!.. А еще хочешь управлять галактикой.
- Пошел вон… а то я передумаю, - сказал он. - И убью тебя… э-э… не отходя от кассы.
- Осваиваешь идиомы, трусишка, - сказал я и пошел прочь.
И мне пришло в голову, что только большой трус может мечтать о власти над миром. Так как только она может дать ему иллюзию безопасности - так он надеется, и жаль, очень жаль, что не сохранились энцефалограммы великих тиранов. Трусу необходимо попытаться завоевать мир, он не может позволить себе роскошь отказаться от этого, он же должен себя обеспечить.
И я тогда подумал: ну нет, я от этого отказаться не могу. Узнать подлинные идеалы мещанина, без вранья, на самом деле, без игры в сверхчеловека, в сильную личность, без павлиньих перьев, без игры в цинизм, узнать, так сказать, без нижнего белья, голенького, побывать в подсознании - ну нет, от такого путешествия я бы не смог отказаться. Чересчур важные сообщения я мог принести людям. А риск? Пусть будет риск. Путешествовать необходимо, жизнь сохранить не обязательно, сказал Магеллан. Меня душила ярость.
Я спустился в подвал.
Конечно, все четверо пришли, как и грозились. Господи, какое счастье, что они нарушили мой приказ не приходить!
Они все четверо сидели на большой трубе воздушного охлаждения.