В то же время он успел локтем больно ткнуть уже скрывшегося было за ним Донченко. Тот, в свою очередь, двинул коленом Кленова, жавшегося к нему.
— Добрый вечер, Юлия Львовна! — сказали оба провинившихся.
— Здравствуйте, — отвечала Юлия Львовна. — Что это вы вздумали так поздно, на ночь глядя?
— Да, поздно, — пробормотал Володя. — На них скоро не воздействуешь… Ну, говорите, как обещали. Все уж говорите, чего там…
Он решительно повернулся к своим спутникам.
— Юлия Львовна… — начал Донченко.
— Юлия Львовна, — заторопился Кленов, — вот мы все — Миша Донченко, и я, и Володя…
— Обо мне можешь не говорить, я сам, — остановил его Володя.
— Юлия Львовна, — сказал Кленов и толкнул вперед Донченко, — мы просим у вас прощения. Это я первый начал, я больше не буду.
— А потом я уж… — тихо добавил Донченко.
— А я, вместо того чтобы на них воздействовать, сам начал смеяться… потому тоже виноватый. Я, Юлия Львовна, вовсе не отпираюсь. И мы решили сейчас пойти сперва к вам, а потом прямо к Ефиму Леонтьевичу… Только мы не знаем, где он живет.
— Ефим Леонтьевич очень плохо себя чувствует после сегодняшнего. Он больной человек, — сказала Юлия Львовна. — Я думаю, он уже лег. Сейчас я пойду постучусь к нему.
Все трое невольно попятились к дверям.
— А разве он тут?..
— Да. Ефим Леонтьевич пока что остановился в нашем общежитии, ему дали комнату. На днях ему обещали квартиру от горсовета. Только вряд ли она ему понадобится, потому что он как будто собирается уехать из Керчи.
Мальчишки переглянулись в смятении.
— Может, еще останется?.. — нерешительно спросил Володя.
— Мы его попросим, — подхватил Кленов.
— Вытрите ноги и проходите ко мне, а я сейчас погляжу: может быть, он еще не спит.
— А вы уже сами нас простили? — решил уточнить Володя.
Юлия Львовна пожала прямыми плечами:
— Ну, это там видно будет, это теперь все зависит от Ефима Леонтьевича: если он согласится простить вас, тогда уж и мне придется.
Она вышла из кухни, проводила мальчиков к себе. Светлана подставила ребятам стулья, а сама встала в сторонке, у стола, где лежали сложенные классные тетрадки.
— Поди, все отметки подсматриваешь? — съехидничал Володя. — Хорошо, когда мать учительница!
— Как тебе не стыдно, Дубинин! — возмутилась Светлана. — Ты что, маму не знаешь? Она ко мне еще строже, чем ко всем, и дома ни одной тетрадки не показывает.
За дверью послышались шаги, мальчики вытянулись, вскочив со стульев.
— Вот пожалуйте, Ефим Леонтьевич, — сказала учительница за дверью, распахнула ее и пропустила вперед Ефима Леонтьевича.
Ребята робко взглянули на учителя. Он был в том же пиджаке, что и утром, но, должно быть, без воротничка, потому что левой рукой придерживал на груди поднятый отворот.
Ребятам показалось, что Ефим Леонтьевич очень оброс за день — так потемнели его щеки, и глаза под очками были красные, словно обожженные.
— Здравствуйте. Вы ко мне? Что скажете? — тихо спросил учитель.
И Володя, став прямо перед ним, отвечал:
— Ефим Леонтьевич, пожалуйста, простите нас!
— А разве ты у них главный? — удивился учитель, вглядываясь в лицо Володи.
— Нет… Я весь день все думал. Я и папе все сказал, а он говорит: иди прямо и воздействуй. Я вот на них воздействовал, и они тоже теперь… Ну, говорите, что же вы молчите!
— Это я передразнивал, — еле слышно признался Кленов.
И опять Донченко тихо добавил:
— И я немного тоже…
— А я… — сказал Володя, — я тогда на них не повлиял, а стал сам… Моя фамилия Дубинин Владимир, — неожиданно закончил он и поднял голову, прямо глядя в лицо учителя. — И мы вас очень просим, чтобы вы с нами занимались по истории!
Ефим Леонтьевич беспомощно развел руками.