Понял ты теперь?
— Это они тут воевали? — задохнувшись от волнения, переспросил Володя.
— Ну ясное дело, что тут! Мне папаня как-то говорил… Да знаешь, он рассказывать не любит у нас. А в штольни эти никто не ходит. Тут где-то похоронены белые… ну, которых тогда поубивали в бою… Так, знаешь, всякие сказки ходят…
— Мы сейчас пойдем и расскажем, что видели, — предложил Володя.
— Навряд ли стоит, — возразил, подумав, Ваня. — Нам же сюда ходить не велели, приказывали, чтобы никогда не лазили.
— Нет, все-таки лучше сказать.
— А не выдерут?
— Ну вот еще, бояться… А разве тебя дерут?
— Не… В этом году еще ни разу, — припомнил Ваня.
— И меня тоже нет. Ну, бывает, когда мама очень уж на меня разозлится, так, случается, поддаст разок.
— Нет, лучше никому не скажем! — сказал Ваня мечтательно. — Тут не в том дело, что заругают, а пусть это у нас с тобой тайна такая будет. Мы про то никому не скажем, а сюда с тобой ходить станем, играть тут будем.
— Идет, — согласился Володя. Он помолчал, потом добавил: — Нет, я все-таки, когда папу увижу, все у него выспрошу. Я уж у него сколько раз расспрашивал, а он все: потерпи маленько, подрастешь — все расскажу. Вот он скоро придет из плавания в Мурманск, а мы с мамой туда поедем. Я у него там все выпытаю.
— А до того — никому ни слова!
— Никому.
— Смотри!
— Будь уверен.
— Уговор?
— Могила.
Желтоватый свет фонаря, сливавшийся с голубоватыми проблесками, сочившимися сверху, с поверхности земли, призрачным, двухцветным сумраком заполнял подземелье. Ни звука не доносилось сверху. Слышно было, как курлыкает пронырливая вода, сочась через расщелины камня. И долго, сдвинув фонари, наклонив головы к стене, стояли мальчики в подземной шахте, еще и еще раз вглядываясь в надпись, вырезанную в камне, — знак боевой, таинственной и прекрасной молодости их отцов.
Глава III Флаг отца
За серыми диабазовыми скалами, за лысыми сопками показался вдруг кончик мачты. Издали можно было подумать, что по скалам и сопкам, плавно скользя, движется влекомый странной силой шест. Но люди на берегу зашевелились; вглядываясь, показывая друг другу пальцами, все подались поближе к деревянному настилу пирса, зашумели, переговариваясь. И Володя понял, что это показалась за скалами мачта корабля. Длинный узкий флаг развевался на ней, подхлестнутый холодным северным ветром.
И под этим флагом плыл отец.
Через короткое время теплоход должен был показаться из-за поворота.
Приближался давно ожидаемый час встречи.
Уже четыре дня, как Евдокия Тимофеевна с Володей приехали в Мурманск. И без малого месяц прошел с того воскресенья, когда Володя и Ваня разглядели в подземелье Старого Карантина каменную зарубку о партизанских годах своих отцов.
Весна в Мурманске еще только начиналась. Весна осталась там, далеко отсюда, на знакомых берегах теплых морей. Там уже все было зелено, солнце светило и грело совсем по-летнему, а когда поехали, лето словно начало отставать от поезда. С каждым днем путешествия становилось холоднее. В Москве, где надо было пересаживаться и ехать на трамвае с одного вокзала на другой, лил холодный дождь. Мама велела застегнуть пальто на все пуговицы и замотала Володе голову теплым платком. Народу в трамвае было очень много. Как ни продирался к стеклам Володя, разглядеть ему ничего не удалось, тем более что мама укутала его чуть не по самые глаза. Так Володя и не разглядел Москвы.
В Петрозаводске, где он отпросился у матери сбегать с одним моряком на станцию за кипятком, стояли холодные, серые лужи. В них отражались сосны, мрачные, как будто зазябшие и не совсем еще проспавшиеся.