— Скажите вашему Дубинину, чтобы зря не расстраивался. Если нужда придет — и вас отправим в разведку. Только прямо скажу: это уж в самом крайнем случае. А сегодняшний разговор вы запомните. Может быть, вам теперь яснее будет, кто должен решать, а кто обязан выполнять.
Выбежав под добродушный смех командиров из штаба, Володя едва не сбил с ног часового, стоявшего у входа, и бросился по направлению к своему штреку. Ему хотелось убежать подальше, побыть одному, чтобы в темноте отошли горевшие щеки. Но за поворотом тоннеля он чуть было не столкнулся с шедшими навстречу людьми. Свет фонаря на мгновение ослепил его, он зажмурился, но тут же разглядел партизан Шустова, Колышкина и еще двух, уже знакомых. Пятый, светлоглазый, совсем молодой, с лейтенантскими кубиками защитного цвета на петличках, в шинели, вымазанной белым, был незнаком. Лицо у него обросло редкой щетиной, он шел, неуверенно ступая, втянув голову в плечи, сгибаясь больше, чем требовалось, — как ходят люди, впервые попавшие в шахты. Володя прижался к стене, пропуская идущих. По обрывкам фраз, которыми обменивались партизаны и незнакомец, Володя понял: случилось что-то очень важное; и он повернул обратно к штабу, куда, должно быть, партизаны вели незнакомого лейтенанта. Он слышал, как Шустов говорил впереди:
— Тут спуск маленько, не зашибитесь, товарищ лейтенант.
А тот усталым, осевшим голосом допытывался:
— А долго еще идти-то? С дороги не собьемся?
— Как можно сбиться, товарищ лейтенант, тут каждая пупырочка на камне нам знакомая. Недалече осталось.
Володя бесшумно шел позади, жадно прислушиваясь к доносившимся до него словам.
Он не знал о том, какая трагедия разыгралась только что над каменоломнями.
Вторую неделю отступала с боями рота морской пехоты под командой старшего лейтенанта Петропавловского. Командование поручило морским пехотинцам прикрывать отход советских войск из Камыш-Буруна. Враги теснили роту со всех сторон; она была отрезана от моря и рассечена на части. Но ночью все, кто уцелел, снова собрались вместе, решив держаться до последнего патрона и выполнить приказ хотя бы по славной морской поговорке: «Погибаем, но не сдаемся!»
Недалеко от поселка Старый Карантин немцы окружили оставшихся в живых морских пехотинцев — их было всего лишь сорок два человека. Местность тут была холмистая, изрытая какими-то ходами, зиявшая провалами; обороняться здесь было удобно. Но что могли поделать сорок два человека, измученные многодневными беспрерывными боями, отрезанные от своих, потерявшие надежду на спасение и теперь думавшие лишь о том, как бы с честью умереть и подороже отплатить врагу за свою гибель! Командир роты старший лейтенант Петропавловский и политрук Корнилов лежали на дне котлована, по краю которого бойцы держали круговую оборону. Возле них две женщины — военфельдшерицы Надя Юштина и Марина Савина — перевязывали одного из тяжелораненых. Немцы подползали со всех сторон. Уже совсем близко, всего в двадцати пяти метрах, не дальше, застрочил немецкий автомат. Кто-то из бойцов в сгущавшейся темноте швырнул на звук гранату. Раздался взрыв, пискнули в воздухе осколки. Автомат умолк, но тут же ударил другой, с противоположной стороны.
— Слушай, командир, — хрипло проговорил Корнилов. — Сергеев сообщает, что патроны на исходе. Связь с КП батальона вчера еще потеряна. Да, наверное, и батальона самого уже нет. Что думаешь делать?
— Мое мнение такое, Георгий Иванович, — негромко отозвался Петропавловский, — дело мы свое как будто на земле сделали…
— Ты что ж, на небо уже стал собираться?
— Зачем на небо? Есть еще третья возможность: не на земле, не на небе, а под землей. Помнишь, что нам в поселке Мариенталь сказали? Тут как раз где-то под нами каменоломни.