Ваня взглянул на него:
— Я говорю то, что есть. Не поеду я. Не могу.
— Все время мог, а сейчас вдруг занемог! Эх ты, друг-товарищ! Где же ты раньше был? Зря я с тобой все это затеял. Только время потерял. Давно бы уже там был без тебя. « — Володя чуть не плакал от обиды и огорчения. — Ведь это как назвать стоит? Я прямо даже не знаю… Говори прямо: струсил, да?
— Если хочешь, можешь считать, что струсил, — сказал Ваня, и его спокойствие совсем сразило Володю.
— Нет, Ваня, ты все-таки подумай… Может, поедем все-таки, Ваня?
— Не могу я, Вова.
— Да что это за «не могу» такое у тебя вдруг выскочило?
— Выскочило.
— Так скажи толком.
— Не могу.
— Заладил! Чего не можешь?
— Сказать не могу.
— Тьфу тогда на тебя и на твое «не могу!» — закричал в отчаянии Володя и, сжав кулаки, подошел почти вплотную к Ване. — Трус ты — вот кто! Трус! Молчишь?
Ваня отвернулся и молчал.
— Ну и молчи! И запомни мое слово, последнее: я еще день обожду, а ты решай. Может, твое «не могу» из тебя выскочит. Тогда я видно будет, кто ты: Соколик сам или стал клячей, хуже старого Фильки.
Володе очень хотелось сказать своему товарищу что-нибудь еще более обидное и хлесткое. Он привык к тому, что Ваня обычно уступал, признавая его главарем. Но было сегодня в Ване нечто такое, что заставило вспыльчивого и обычно резкого на слово Володю замолчать. Он только посмотрел еще раз внимательно на Ваню Гриценко и внутренне подивился странной, почти таинственной перемене, которая произошла со вчерашнего дня в товарище.
Володя вдруг почувствовал, что Ваня стал за один день как будто намного старше его. И то новое, уверенное, суровое, еще непонятное Володе, но почему-то ставшее доступным Ване, сегодня уже не собьешь никакими настояниями, не сломишь самыми колкими обидами.
Между друзьями пролегла какая-то тайна, известная лишь Ване, но пока еще для Володи неведомая.
Володя должен был признаться себе, что на этот раз Ваня чем-то взял верх над ним. И он примирительно сказал:
— Ладно, Ваня. Я поехал домой, но ты все-таки подумай как следует.
Но в душе он понимал, что Ваня уже подумал и решения своего на этот раз не переменит. Однако что же заставляло Ваню, обычно уступчивого и охотно подчинявшегося Володе, обрести внезапно такую твердость?
Мучимый этой загадкой, Володя вернулся к вечеру в затемненную, притихшую, словно замершую под черным крылом Митридата Керчь.
Глава IV Тайна дяди Гриценко
Шли дни. Однажды после обеда возле дома, где жили Дубинины, остановилась грузовая машина, крытая поверх кузова брезентом. Из кабины высунулся и тяжело спрыгнул на мокрую мостовую дядя Гриценко. Володя, услышав шум подъехавшей машины, выглянул в форточку:
— Дядя Ваня приехал! Мама, Валя, к нам дядя Ваня приехал!
Дядя Гриценко торопливо прошел с Евдокией Тимофеевной в дом, на ходу поздоровавшись со всеми.
— Ну как ты, кума, решаешь? — заговорил он, отмахнувшись рукой от стула, поданного Володей. — Эвакуироваться будешь или тут останешься? Дело ведь такое, что, пожалуй, и у нас незваные гости будут. А я Никифору обещал, в случав чего, вам подсобить.
Евдокия Тимофеевна поглядела на Володю, на Валю, окинула взглядом комнату, сказала неуверенно:
— Прямо, Иван Захарович, голова кругом. И так решаю и эдак, а никак в одно мысли не сведу. Ехать, если, так тоже ведь: пролив-то бомбят… А оставаться — как оно еще будет?
— Ну, так вот, — сказал Гриценко, — я говорить много не горазд. Только так: вам оставаться в городе — тоже конец. Узнают, что Никифор партийный, партизанил тут, — жизни вам не дадут. Подавайтесь-ка лучше вы до меня, в Старый Карантин. Там вам поспокойней будет, да и Нюше с вами веселее, а то лежит все, совсем заболела.
— А Ваня там останется? — спросил Володя.