ЭКСПОЗИЦИЯ
1. Я спросил у Анфисы:
- Как ты думаешь, что такое история? Она задумалась.
- История?.. Хм, придется использовать это же слово, другого нет. Ты знаешь историю Булгаковского дома? - вдруг задала Анфиса встречный вопрос. - Ну того самого, на Садовой?
- Как я могу ее знать, если ни разу в том доме не был? - удивился я. - Ты же знаешь, я покинул Землю мальчишкой и с тех пор на планету не возвращался.
- Я тоже плохо помню Землю, - задумчиво произнесла Анфиса. - Однако о доме Булгакова могу рассказать многое. После смерти Михаила Афанасьевича целые десятилетия о его квартире никто не вспоминал. Но потом пошли публикации "Мастера и Маргариты" - сначала в журнале "Москва" более полувека назад, затем отдельными книжками, начался даже своего рода булгаковский бум, и тут все заволновались: а квартира-то? Там жили какие-то люди, к Михаилу Афанасьевичу отношения не имевшие, и общественность выдвинула идею организовать в доме на Садовой мемориальный музей. А в середине восьмидесятых годов прошлого века на лестнице, ведущей к квартире Булгакова, появились первые надписи. Очень быстро подъезд оказался изрисованным снизу доверху. Доверху буквально - потолок тоже был включен в вернисаж. Лозунги во славу Булгакова, словесные излияния - и словесный понос тоже, обязательно, какие-то ламентации, призывы не отдавать дом никому и никогда, рисунки - во множестве: Воланд, кот Бегемот - с примусом и без, сам Булгаков в знаменитой шапочке Мастера и, разумеется, Маргарита - непременно в обнаженном виде, однако рамки приличия никто не переступал. В этот подъезд москвичи ходили как на выставку. Да что москвичи - из других городов приезжали. А затем - после длительной осады и упорной борьбы - дом захватило В ведомство. И устроило там некий казенный департамент. С охраной у входа, пропускной системой и прочими прелестями режимного характера. Общественность подняла вой - ан поздно. Первым делом Введомство произвело в доме капитальный ремонт. Все граффити были соскоблены, стены отштукатурены и выкрашены. И вот - веришь ли? - сюрприз: спустя месяц на стенах казенного подъезда вновь появились рисунки и надписи. Охрана с ума сходила - а стены продолжали покрываться граффити. Говорят, были даже облавы - результата они не принесли. Прошел год - стены в подъезде снова отчистили, на них легла свежая краска. И опять "табула раза" не просуществовала и двух недель: рисунки проступили на ней словно сами собой, словно только для этого подъезд и предназначался - быть булгаковским вернисажем, служить вечным "мементо". Родилась даже легенда, что художеством занимаются сами Введомственные, но я не верю этому: в дом вселились люди беспредельно серьезные, им ли предаваться булгакомании? Но, между прочим, борьба между Введомством и невидимыми стенописцами продолжается до сих пор…
- Зачем ты мне все это рассказываешь? - не вытерпел я. - Прелестный анекдот, но я ведь, помнится, задал тебе вполне конкретный вопрос…
- Так я и отвечаю на него. - Анфиса надула губы. - История - в смысле Geschichte - тот же булгаковский подъезд. Суровые Введомства раз за разом отбеливают ее страницы, но люди, презирая запреты, находят самые немыслимые возможности, чтобы на девственные листы заново легла уничтоженная было правда - во всей ее наивности, неприглядности и обнаженной чистоте.
- Ах, не о том ты говоришь! - Я всплеснул руками. - Какие-то намеки, аналогии… Вот давай посмотрим, что писал об истории знаменитый Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона…
Фант внезапно останавливается и, подключив свой комп к центральному компьютеру, вызывает из памяти текст словаря.
"История", - находит он в тринадцатом томе и продолжает писать, загнав цитату в соответствующее место своего произведения.
"Слово "История" греческого происхождения (ibropia); первоначально оно значило исследование, разузнавание, повествование о том, что узнано… В настоящее время оно употребляется в двояком смысле, а именно, для обозначения известного знания (historia rerum gestarum, или история как наука) и для обозначения того, что составляет предмет этого знания (res gestae - история в смысле совокупности фактов прошлого)… И, в смысле совокупности самих фактов прошлого, может быть не только предметом непосредственного изображения, но и предметом такого теоретического исследования, которое ставит своей целью понять самую сущность (quid proprium) процесса, совершающегося в жизни отдельных народов или всего человечества…"
- Вот видишь? - спрашиваю я у Анфисы. - История бывает "rerum gestarum" и "res gestae" - ты какую имела в виду?
Молчание.
- Ты спишь? Молчание. Анфиса спит.
Я забыл сказать, что она кормит двухмесячного сына, и дело происходит в три часа ночи. Разговорами я пытаюсь помочь ей бодрствовать, но она спит. Малыш трудится своим крохотным ротиком и от усердия чмокает губами. Мимо его кроватки, мимо квартиры, где мы сидим, мимо блока, в котором мы живем, мимо грандиозного Орбитального Поселения, построенного на страшную сумму денег в безумно короткие сроки, из прошлого в будущее движется История. Обдумывание дефиниций не под силу Анфисе в часы ночного кормления. Она спит сидя. Вся История мира для нее сейчас заключена в сынишке…
- "Понять самую сущность процесса, совершающегося в жизни отдельных народов или всего человечества…" - читаю я вслух строки из энциклопедического словаря.
- Ага, как же, "понять самую сущность", - неожиданно говорит Анфиса, не открывая глаз. - Держи карман шире. Если бы кто хотел, чтобы мы эту сущность поняли! А попробуй-ка, достань журналы и газеты восемьдесят шестого - девяносто второго годов прошлого века. Фигу! - голос Анфисы пропитан горечью. У меня по коже бегут мурашки. Может быть, это сомнамбулическая логорея? Не худо бы медицински засвидетельствовать это прямо сейчас: компьютер-то ведь все фиксирует… - В библиотеках они всегда на руках, компьютерные коды доступа засекречены, выходы в соответствующие "онлайн" Глобальной Сети заблокированы, а если начнешь прорываться - неизбежно наткнешься на "цепную" сторожевую программу, которая тебя ни за что не отпустит и спустит твой личный код прямехонько в "цедо". В букинистических магазинах периодики той эпохи не бывает вовсе. Вот и "пойми сущность"! Слушай, - Анфиса широко распахивает глаза, - а может, этого периода вовсе не существовало, а? Восемьдесят третий, восемьдесят четвертый, восемьдесят пятый, а потом сразу девяносто третий…
- Ты с ума сошла? - завожусь я с пол-оборота. - Ты что несешь? Это, значит, получается, что и Чернобыля тоже не было?
- Был… - Анфиса потерянно отворачивается.
- И Неприятности не было? - я еле сдерживаюсь, чтобы не кричать.
- Была… - шепотом отвечает Анфиса и начинает плакать.
Я чувствую, что на щеках у меня разгораются красные пятна. Мне стыдно. Я перевожу взгляд на детские стиснутые кулачки. Ужасно стыдно. Я вел себя как последний подлец. Малыш изо всех сил цепляется шестипалыми ручонками за отворот материнского платья.
Фант задумывается. Он пробегает пальцами по клавиатуре компа: написанный текст уходит в файл, а на дисплее зажигается надпись: "Записная книжка. Мысли впрок". Поразмыслив еще минуту, Фант пишет:
Подлость. Подлость многолика, и в этом ее устойчивость и живучесть.
Мы никогда не уважали бы себя, ощути мы внутри хоть каплю подлости. О нет! Мы - каждый из нас, бескрылых, ощипанных птиц, мыслящих тростинок и прямоходящих некопытных безрогих - уверены, что в нас нет ни атома подлости. Но зато мы являем собой коацерватную лужу, где есть и капелька ненависти, и капелька ревности, и капелька раболепия, и капелька высокомерия, и капелька алчности. И каждая из этих капелек может разлиться в озеро подлости, море чужого горя и океан нашей собственной безысходной тоски по утраченному добру…
Вот теперь Фант, удовлетворенный, откидывается на скамеечке. Начало ЭКСПОЗИЦИИ есть. Теперь надо подумать о цитате. Следуя законам построения фуги, цитата должна идти после текста определенного куска. По счастью, Фант случайно помнит код цитаты, которая, по его мнению, в данном случае будет на месте. Он набирает: "3819457". На дисплее проявляется текст:
Король. …Ты безнравственный человек, Бекет. (С тревогой.) Как надо говорить: безнравственный или бессовестный?
Бекет (улыбаясь). Это зависит от того, что имеется в виду. Единственное, что бессовестно, государь, это не делать того, что нужно, тогда, когда это нужно.
Король (приветствуя толпу, милостиво). В общем, нравственность - это лекарство, в которое ты не веришь?
Бекет (кланяясь, вслед за королем). Это средство для наружного употребления, государь.
В конце цитаты Фант ставит звездочку. Она обозначает примечание. А примечание Фант пишет такое: "Здесь и далее - все, что сочинено не мной (в данном случае - Ж. Ануй "Томас Бекет", действие второе), по неизвестным причинам относится к Противосложению".
Фант пишет очень быстро. У него легкая рука, Вот и сейчас - почти 8000 знаков он написал за полчаса. Иоланта все еще спит. Фант разминает пальцы и продолжает: