Если бы Иоланта взглянула на мать, то увидела бы, что она пошла красными пятнами. Отец же, напротив, покрылся кучевой бледностью и стоял, очень смешно разинув рот. Но Иоланта не смотрела на своих несчастных родителей. Она торжествующе взирала на Фантомаса.
- Хва-тит, - по слогам произнес Фант Иванович. Лицо его медленно менялось. На нем проступало выражение изумленной брезгливости и осознание чудовищности дома, куда он попал. Он, верно, ожидал, что в следующую секунду у Иоланты изо рта выскочит жаба. (В те времена еще не было принято говорить с детьми на половые темы. Шел последний год доСПИДовой эры: о синдроме приобретенного иммунодефицита знали только специалисты, а широкая публика пока ведать не ведала. Так что у Фанта Ивановича это было первое в жизни потрясение подобного рода.)
Единственным живым персонажем в этой немой сцене осталась пятилетняя Иоланта. Она аккуратно поставила книжку на полку и походкой маленькой извращенки удалилась в свою комнату…
Повторяю: до Взрывов оставалось еще почти семь лет.
Загадочно, не правда ли? Но какое отношение имеет описанный эпизод к нынешним Фанту и Иоланте?
Ни-ка-ко-го.
Очередная глава, где автор создает все условия для драки, столь необходимой любому сюжету, с одной стороны, и всякому читателю, с другой, но драка, тем не менее, не происходит
…Отодвигался, отодвигался, отодвигался, все дальше и дальше уплывал, терялся в переплетении воздушных коридоров Астрономический Сектор. Фант стоял на носу магнитохода и злобно изучал опухший палец. Тот одеревенел и никак не хотел сгибаться. Под Фантом проплывали скучные плиты металлопластовой облицовки. Ах, как хотелось бы, чтобы это был не магнитоход, а морской лайнер, и путешествовали бы они не по Орпосу, а по Средиземному морю, и вокруг была не гигантская металлопластовая труба, освещенная мягким гафниевым сиянием, а безбрежный морской простор… Фант напряг воображение. Внизу родилась пенная струя отваливаемой теплоходом воды. Бурун вздымался из-под носа, приникал к скуле судна и только потом выворачивался наизнанку, опадая.
Фант перегнулся через борт, разглядывая красивый изгиб волны. В тот момент, когда вода тонким листом скользила по корпусу, она казалась совершенно прозрачной, безо всякого признака какого-либо оттенка, - даже хрустальной, и было весьма странно, что из этой бесцветности рождается чудная синяя зелень морской равнины. Или: было очень чудну, что из странной зеленой синевы морской равнины рождается эта бесцветность. Именно так - с двух сторон - Фант прокрутил в голове возникшую мысль, но ни к какому выводу не пришел. Придумал только, что цветовое восприятие обязательно ассоциируется с вкусовыми ощущениями: вода вдали от корабля обязательно вызывала в памяти соленость; бурун внизу - своей неокрашенностью - начисто отрицал всякий вкус и на вид был пресным. Проверить, так это или нет, никто не умел.
Видение исчезло. Фант еще раз посмотрел на палец, плюнул вниз и прошел на кормовую палубу. Там, на длинной лавке, очень похожей на скамейку в провинциальном кинозале, сидела, закрыв глаза, Иоланта. Напомним, что протеиновый хлеб с растительной колбасой, проглоченные в "Живописном Уголке", давно отошли в область преданий, а Астрономический Сектор так и не накормил наших героев. Поэтому их пустые желудки заявляли решительный протест - каждый по своему внутреннему каналу: в голове Иоланты пылал голодный костер новой мигрени, в сердце Фанта тлели угли голодного раздражения. Проходя мимо Иоланты, Фант хотел было как-то успокоить ее, сказать что-либо сочувственное: мол, все нормально, вот только доберемся до АЦОПа, а там и рестораны, и кафе тебе, и вакуум-туннель, - фьюи-и-ить - вот мы уже и дома, - но… по чернеющим уголькам пробежали язычки пламени, и он промолчал.
В поисках утешения Фант вспомнил о компьютере. Впереди - час спокойного полета. Самое время забыть о передрягах, настроиться на творчество и, затянув туже ремень, написать кусок текста.
Фант включил комп и, подумав немного, пробежал по клавиатуре: "7. Рассужде…" В деревянном пальце искрой метнулась боль. Рука дрогнула. Первое слово, оставшись без окончания, было сопровождено устной непечатной фразой. Некая чуткая на ухо мамаша, пустив в Фанта негодующий взор, перевела своего отпрыска к другому борту. Фант искренне огорчился своей несдержанностью, но довел дело до конца: действуя одним пальцем, он вогнал в память компа несколько забористых фиоритур матерного происхождения и на том успокоился. После чего вернулся к Иоланте и уселся рядом.
Вспышка гнева прошла, можно было вдумчиво поработать.
Внезапно заговорило корабельное радио.
- Внимание! Внимание! - раздался зычный голос. - Кратковременная остановка. Непредвиденные флуктуации магнитного поля. Как только поле восстановится, магнитоход продолжит движение.
- Ну вот, застряли, - беззлобно проворчал Фант. Остановка была ему на руку: он уже настроился писать.
Магнитоход мягко опустился на металлопластик.
Фант ударил по клавиатуре компа. Указательный палец он берег, но все же доставалось персту крепко. Фант лишь ойкал и с шипением втягивал сквозь зубы воздух.
(Я избавлю читателей от долгих описаний: как наш герой задумывался, и как подбирал слова, и каким образом - случайно или нет - подбирались цитаты к тексту. Важен конечный результат. Как говорили в седой древности, употребляя аорист: "Еже писах - писах".)
7. Рассуждения о том, что есть история, сильно захватили меня. Я придумал игру: подходил к книжной полке с исторической литературой и наугад тыкал пальцем в корешок. Затем вытаскивал книгу, заглядывал в указатель, находил слово "история" и раскрывал на нужной странице.
Потом зачитывал найденные строки Анфисе вслух.
Вот, например: В. О. Ключевский, работа "К. Н. Бестужев-Рюмин".
(Фант действовал обратным методом. Он набирал слово "история", Добавлял к нему код "големического" поиска справочных данных, а затем нажимал кнопку выборочного "перелистывания". Вот и сейчас на индикаторе карманного компа возникла та же строка: В. О. Ключевский - К. Н. Бестужев-Рюмин. II Русская история К. Бестужева-Рюмина (СПб. 1872, [т.1]) [около 1872]ОРФ ИИ, ф. 4, оп. 1, д. 181, л. 5–9).
"История есть народное самосознание, - начал я читать, - то есть она прежде всего наука, ведущая к народному самосознанию, как медицина есть если не самое здоровье, то по крайней мере наука, помогающая быть здоровым".
- Ты вдумайся, Анфисушка, до чего хорошо сказано.
Мои слова повисли в воздухе - Анфиса не из тех людей, которые легко увлекаются чужим восторгом.
- Для того чтобы стать здоровым, надо знать анамнез. А его от нас чаще всего и скрывают. Есть только одно лекарство, способное оздоровить народное самосознание, - правда, полная и без прикрас.
- Ну, Анфисочка, так мы далеко зайдем, - попытался урезонить я эту непримиримую женщину. - Бывают случаи, когда лучше всего умолчать.
- Никогда, - Анфиса даже задохнулась от ярости. - Никогда утаивание не служило добру. Если историческая ложь… Я имею в виду не ложь Булгарина, Пикуля, Белова или Спинникова, а ложь фальсифицированного документа… Так вот, если историческая ложь - это рак, разъедающий национальную совесть, то умолчание сродни инфаркту - омертвлению тканей. В нашей отечественной истории инфаркт поражал то сердце нации, то ее легкие, то кроветворные органы, и общество десятилетиями восстанавливало потом утраченные функции - до нового инфаркта. Видишь, куда завел нас твой Василий Осипович с его медицинскими аналогиями. Кстати, в каком году это было написано?
- Что именно?
- Ну про то, что "история есть народное самосознание".
- Сейчас посмотрим. М-м… В 1872 году.
- А сколько лет было Ключевскому?
- Минуточку. Ага. Тридцать один год.
- Что? - Анфиса едва не подпрыгнула на месте. - И мысли этого мальчишки ты выписываешь, восторгаешься его идеями, бьешь земные поклоны… Тебе ведь тридцать семь уже, у самого полным-полно интереснейших наблюдений, исписаны километры бумаги и килограммы дисков. Когда же мы научимся уважать себя и спокойно относиться к авторитетам!.. Это, кстати, тоже относится к народному самосознанию.
Я лишь развел руками - в наших спорах я сознательно оставляю последнее слово за Анфисой. Не потому, что мне нечего противопоставить, - причина коренится в одной постыдной странице моей биографии, которую я страстно хотел бы выдрать из нашей совместной жизни. Увы - не получается. Страница эта все время напоминает о себе, и я испытываю перед Анфисой неизбывное чувство вины.
Я задумался и соскользнул в прошлое.
…Лежал ночью в постели, отложив в сторону только что прочитанный журнал. Анфиса, давно уже привыкшая засыпать при свете, безмятежно посапывала рядом.
Я повернулся на бок и стал смотреть на нее. Несомненно, она видела какой-то сон: лицо ее то хмурилось, то улыбалось, выражало то растерянность, то насмешку.
Внезапно губы ее раскрылись: она произнесла имя. Это было мужское имя, и это было имя не мое. Она повторила имя несколько раз, как будто звала кого-то, а затем выражение лица застыло в спокойном сонном безучастии: сновидение ушло.
Я поразился. Нет, не так - я пришел в неистовство. Кто? Почему? Как? Отчего не знаю? Когда? Где? Впрочем, у меня хватило благоразумия не будить Анфису.