Экран погас, и наступила тишина. Роберт сидел сгорбившись, вцепившись обеими руками в холодные шероховатые подлокотники. Кто–то когда–то сказал, что дурак, понимающий, что он дурак, уже тем самым не дурак. Может быть, когда–нибудь так оно и было. Но сказанная глупость - всегда глупость, а я никак по–другому не могу. Я очень интересный человек: всё, что я говорю, старо, всё, о чём я думаю, банально, всё, что мне удалось сделать, сделано в позапрошлом веке. Я не просто дубина, я дубина редкостная, музейная, как гетманская булава. Он вспомнил, как старый Ничепоренко поглядел однажды с задумчивостью в его, Роберта, преданные глаза и промолвил: "Милый Скляров, вы сложены как античный бог. И, как всякий бог, простите меня, вы совершенно не совместимы с наукой…"
Что–то треснуло. Роберт перевёл дух и с изумлением уставился на обломок подлокотника, зажатый в белом кулаке.
- Да, - сказал он вслух. - Это я могу. Патрик не может. Ничепоренко тоже не может. Один я могу.
Он положил обломок на стол, встал и подошёл к окну. За окном было темно и жарко. Может быть, мне уйти, пока не выгнали? Да, только как я буду без них? И без этого удивительного чувства по утрам, что, может быть, сегодня лопнет, наконец, эта невидимая и непроницаемая оболочка в мозгу, из–за которой я не такой, как они, и я тоже начну понимать их с полуслова и вдруг увижу в каше логико–математических символов нечто совершенно новое, и Патрик похлопает меня по плечу и скажет радостно: "Эт–то эдорово! Как это ты?", а Маляев нехотя выдавит: "Умело, умело… Не лежит на поверхности…" И я начну уважать себя.
- Урод, - пробормотал он.
Надо было проверять ульмотроны, а Таня пусть посидит и посмотрит, как это делается. Хорошо ещё, что она не видела моей физиономии, когда погас экран.
- Танюша, - позвал он в окно.
- Ау?
- Танек, ты знаешь, что в прошлом году Роджер ваял с меня "Юность Мира"?
Таня, помолчав, негромко сказала:
- Подожди, я поднимусь к тебе.
* * *
Роберт знал, что ульмотроны в порядке, он это чувствовал. Но всё же он решил проверить всё, что можно было проверить в лабораторных условиях, во–первых, для того, чтобы отдышаться после разговора с Патриком, а во–вторых, потому, что он умел и любил работать руками. Это всегда развлекало его и на какое–то время давало ему то радостное ощущение собственной значительности и полезности, без которого совершенно невозможно жить в наше время.
Таня - милый, деликатный человек - сначала молча сидела поодаль, а потом так же молча принялась помогать ему. В три часа ночи снова позвонил Патрик, и Роберт сказал ему, что никакой утечки нет. Патрик был обескуражен. Некоторое время он сопел перед экраном, подсчитывая что–то на клочке бумаги, потом скатал бумагу в трубочку и по обыкновению задал риторический вопрос. "И что мы по этому поводу должны думать, Роб?" - спросил он.
Роберт покосился на Таню, которая только что вышла из душевой и тихонько присела сбоку от видеофона, и осторожно ответил, что вообще не видит в этом ничего особенного. "Обычный очередной фонтан, - сказал он. - После вчерашней нуль–транспортировки был такой. И на той неделе такой же". Затем он подумал и добавил, что мощность фонтана соответствует примерно ста граммам транспортированной массы. Патрик всё молчал, и Роберту показалось, что он колеблется. "Всё дело в массе, - сказал Роберт. Он посмотрел на счётчик Юнга и совсем уже уверенно повторил: - Да, сто - сто пятьдесят граммов. Сколько сегодня запустили?…" - "Двадцать килограммов",
- ответил Патрик. "Ах, двадцать кило… Да, тогда не получается. - И тут Роберта осенило: - А по какой формуле вы подсчитывали мощность?" - спросил он. "По Драмбе", - безразлично ответил Патрик. Роберт так и подумал: формула Драмбы оценивала мощность с точностью до порядка, а у Роберта давно уже была припасена собственная, тщательно выверенная и выписанная и даже обведённая цветной рамочкой универсальная формула оценки мощности извержения вырожденной материи. И сейчас, кажется, наступил самый подходящий момент, чтобы продемонстрировать Патрику все её преимущества.
Роберт уже взялся было за карандаш, но тут Патрик вдруг уплыл с экрана. Роберт ждал, закусив губу. Кто–то спросил: "Ты собираешься выключать?" Патрик не отзывался. К экрану подошёл Карл Гофман, рассеянно–ласково кивнул Роберту и позвал в сторону: "Патрик, ты ещё будешь говорить?" Голос Патрика пробубнил издалека: "Ничего не понимаю. Придётся этим заняться обстоятельно". - "Я спрашиваю, ты разговаривать будешь ещё?" - повторил Гофман. "Да нет же, нет…" - раздражённо откликнулся Патрик. Тогда Гофман, виновато улыбаясь, сказал: "Прости, Роба, мы здесь спать укладываемся. Я выключу, а?"
Стиснув зубы так, что затрещало за ушами, Роберт нарочито медленным движением положил перед собой лист бумаги, несколько раз подряд написал заветную формулу, пожал плечами и бодро сказал:
- Я так и думал. Всё ясно. Теперь будем пить кофе.
Он был отвратителен себе до последней степени и сидел перед шкафчиком с посудой до тех пор, пока снова не почувствовал себя в состоянии владеть лицом. Таня сказала:
- Кофе свари ты, ладно?
- Почему я?
- Ты вари, а я посмотрю.
- Что это ты?
- Люблю смотреть, как ты работаешь. Ты очень совершенно работаешь. Ты не делаешь ни одного лишнего движения.
- Как кибер, - сказал он, но ему было приятно.
- Нет. Не как кибер. Ты работаешь совершенно. А совершенное всегда радует.
- "Юность Мира", - пробормотал он. Он был красен от удовольствия.
Он расставил чашки и подкатил столик к окну. Они сели, и он разлил кофе. Таня сидела боком к нему, положив ногу на ногу. Она была замечательно красива, и его опять охватили какое–то щенячье изумление и растерянность.
- Таня, - сказал он. - Этого не может быть. Ты галлюцинация.
Она улыбалась.
- Можешь смеяться, сколько угодно. Я и без тебя знаю, что у меня сейчас жалкий вид. Но я ничего не могу с собой поделать. Мне хочется сунуть голову тебе под мышку и вертеть хвостом. И чтобы ты похлопала меня по спине и сказала: "Фу, глупый, фу!…"
- Фу, глупый, фу! - сказала Таня.
- А по спине?
- А по спине потом. И голову под мышку потом.
- Хорошо, потом. А сейчас? Хочешь, я сделаю себе ошейник? Или намордник…
- Не надо намордник, - сказала Таня. - Зачем ты мне в наморднике?
- А зачем я тебе без намордника?
- Без намордника ты мне нравишься.
- Слуховая галлюцинация, - сказал Роберт. - Чем это я могу тебе нравиться?
- У тебя ноги красивые.
Ноги были слабым местом Роберта. У него они были мощные, но слишком толстые. Ноги "Юности Мира" были изваяны с Карла Гофмана.
- Я так и думал, - сказал Роберт. Он залпом выпил остывший кофе. - Тогда я скажу, за что я люблю тебя. Я эгоист. Может быть, я последний эгоист на Земле. Я люблю тебя за то, что ты единственный человек, способный привести меня в хорошее настроение.
- Это моя специальность, - сказала Таня.
- Замечательная специальность! Плохо только, что от тебя приходят в хорошее настроение и стар и млад. Особенно млад. Какие–то совершенно посторонние люди. С нормальными ногами.
- Спасибо, Роби.
- В последний раз в Детском я заметил одного малька. Зовут его Валя… или Варя… Этакий белобрысый, конопатый, с зелёными глазами.
- Мальчик Варя, - сказала Таня.
- Не придирайся. Я обвиняю. Этот Варя своими зелёными глазами смел на тебя смотреть так, что у меня руки чесались.
- Ревность оголтелого эгоиста.
- Конечно, ревность.
- А теперь представь, как ревнует он.
- Что–о?
- И представь, какими глазами он смотрел на тебя. На двухметровую "Юность Мира". Атлет, красавец, физик–нулевик несёт воспитательницу на плече, а воспитательница тает от любви…
Роберт счастливо засмеялся.
- Танюша, как же так? Мы же были тогда одни!
- Это вы были одни. Мы в Детском никогда не бываем одни.
- Да–а… - протянул Роберт. - Помню я эти времена, помню. Хорошенькие воспитательницы и мы, пятнадцатилетние балбесы… Я до того доходил, что бросал цветы в окно. Слушай, и часто это бывает?
- Очень, - задумчиво сказала Таня. - Особенно часто с девочками. Они развиваются раньше. А воспитатели у нас, знаешь, какие? Звездолётчики, герои… Это пока тупик в нашем деле.
Тупик, подумал Роберт. И она, конечно, очень рада этому тупику. Все они радуются тупикам. Для них это отличный предлог, чтобы ломать стены. Так и ломают всю жизнь одну стену за другой.
- Таня, - сказал он. - Что такое дурак?
- Ругательство, - ответила Таня.
- А ещё что?
- Больной, которому не помогают никакие лекарства.
- Это не дурак, - возразил Роберт. - Это симулянт.
- Я не виновата. Эта японская пословица: "Нет лекарства, которое излечивает дурака".
- Ага, - сказал Роберт. - Значит, влюблённый тоже дурак. "Влюблённый болен, он неисцелим". Ты меня утешила.
- А разве ты влюблён?
- Я неисцелим.
Тучи разошлись и открыли звёздное небо. Близилось утро.
- Смотри, вон Солнце, - сказала Таня.
- Где? - спросил Роберт без особого энтузиазма.
Таня выключила свет, села к нему на колени и, прижавшись щекой к его щеке, стала показывать.
- Вот четыре яркие звезды - видишь? Это Коса Красавицы. Левее самой верхней сла–абенькая звёздочка. Это наше Солнце…
Роберт поднял её на руки, встал, осторожно обогнул столик и только тогда в зеленоватом сумеречном свете приборов увидел длинную человеческую фигуру в кресле перед рабочим столом. Он вздрогнул и остановился.