Должен признаться, что я уже был сыт всем этим по горло. То есть – действительно сыт по горло. Я заорал "Эй!" со всей мочи, и в этот самый момент пластинка закончилась, и я понял, что мне удалось обратить на себя внимание абсолютно всех присутствующих.
Они все повернулись ко мне, и они все уставились на меня, и они все завизжали. Ну, то есть девчонки завизжали. Парни издали другой звук – словно задохнулись от ужаса. Слабак Поль Мейсон, с которым мы вместе учились в Амбаре, и кто – смешно сказать – пришел одетый, как большой прыщ, свалился в обморок. А потом началось общее смятение, толкание, и попытки вообще броситься вон из дома.
Я не заметил, что Т.С. Давстон тоже был там. Впрочем, его костюм был столь убедителен, что я бы его все равно не узнал. Нет, он был одет совсем не как Парнелл. Он был одет как Ласло Вудбайн, частный сыщик: длинное пальто, широполая шляпа, и шланг от пылесоса. Он сделал шаг вперед и осмотрел меня с головы до ног. Я ухмыльнулся, и сказал:
– Ну, как тебе?
Т.С. Давстон протянул руку, дотронулся пальцем до моей щеки, поднес палец к носу и понюхал.
– Это кетчуп, – сказал он. А потом, повернувшись к безмолвной толпе, продолжил: – Все нормально, это просто кетчуп. А потом, повернувшись ко мне, спросил:
– Что это тебе, мать твою, в голову пришло? Вваливаешься сюда, голова вся в кетчупе – ты мне так всех гостей распугаешь!
– Ты же сам сказал, чтобы костюм был стильный.
– И ты нарядился бутылкой кетчупа?
– Нет, – сказал я. – Президентом Кеннеди.
А вот потом я действительно разозлился. Ну то есть страшно разозлился. Ну то есть выглядело это просто по-свински. Т.С. Давстон схватил меня за шиворот и выволок из комнаты. В этом лишенном изящества положении он дотащил меня до кухни, засунул мне голову в мойку и включил краны. Смыв весь кетчуп с волос и лица, он поставил меня прямо, сунул мне в руки кухонное полотенце, и обозвал меня уродом.
– За что? – поразился я. – За что?
– За то, что ты явился, одетый как мертвец, урод.
– Ты тоже явился одетый, как мертвец, – я стукнул себя кулаком в грудь. – И этот Джон Омолли – он пришел, как Парнелл, а он тоже мертвец, и…
Т.С. Давстон оборвал меня.
– Я собирался сказать, что ты явился, как мертвец, до того, как я смог все подготовить – так, чтобы представить тебя, как нужно. Я знал, что ты придешь, как Кеннеди, я видел, как ты утянул бутылку с кетчупом из кафе "Плюм", и сделал правильные выводы. Я собирался поставить пластинку со "Звездно-полосатым знаменем" – ну, этот американский гимн – и как будто выстрелить в тебя, когда ты будешь спускаться с лестницы. А теперь ты все облажал.
– Ах черт, – сказал я. – Ну извини.
– Еще бы – "извини". Пиво будешь?
– Конечно.
Первый раз, когда я попробовал пиво. Никогда не забуду этого момента. На вкус оно было преотвратное. Почему мы питаем к нему такое пристрастие? В чем его прелесть? В первый раз мне оно нисколько не понравилось; оно мне показалось вонючим и противным. Но я чувствовал, что раз уж пиво пользуется такой популярностью, и все совершеннолетние мужчины пьют его, в этом следует разобраться со всей дотошностью. Я с трудом допил свою первую бутылку и рыгнул.
– Держи вторую, – сказал Т.С. Давстон.
– Не возражаю.
Вкус у второй был не так уж плох. У третьей – намного лучше.
Я заглотнул четвертую бутылочку, сказал: "Ааааа!", и вытер губы.
– Затягивает, а? – спросил Т.С. Давстон.
– Как? – спросил я.
– Затягивает,говорю!
– А! Ну да! – Как и он, я кричал во весь голос, потому что музыка играла неимоверно громко, и в кухне стоял такой шум и гам, что разговаривать было почти невозможно.
– Иди потанцуй!– крикнул Т.С. Давстон. – Развлекись!
– Ага. Точно.– Я решил заняться именно этим. В конце концов, это была моя вечеринка, и на ней, похоже, было страшно много девчонок. Я протолкался обратно в гостиную, по дороге стараясь прижаться ко всем девчонкам, попадающимся мне на пути. Девчонки были одеты как Пятачки, пажи, и проститутки. Была даже одна Эммелина Панкхерст (1858-1928) – лидер английских суфражисток, которая основала воинствующий Социально-политический союз женщин в 1903 году.
Я протиснулся рядом с девчонкой, одетой, как парашют, и протолкался в прихожую. Веселье было в самом разгаре, и его размах поистине потрясал. Здесь были и папы римские, и папуасы, и парикмахеры, и плотники. Даже парочка Пушкиных. Кем бы ни был этот Пушкин.
Я только было собрался нырнуть в толпу и станцевать буги-вуги, как кто-то хлопнул меня по плечу.
– Буэнос ночес, старый хрен! – заорали у меня над ухом.
Я обернулся. Это был Чико.
– Я не старый хрен, – крикнул я в ответ. – Я президент Кеннеди!
– Президент чего, старый хрен?
– А?
– Ладно, забудь!
Я оглядел Чико с ног до головы и даже обошел вокруг. На голову у него было наброшено банное полотенце, которое удерживал на месте приводной ремень от автомобильного вентилятора. Чико был весь завернут в занавески из веселенького ситца, на поясе стянутые поясом от халата. Лицо у него было вымазано ваксой, а на подбородок приклеена фальшивая бородка, сделанная, на первый взгляд (впоследствии оказалось, что так оно и было на самом деле), из кошачьего хвоста.
– Ну и кого ты должен изображать? – крикнул я.
– Че Гевара! – крикнул он в ответ.
На меня медленно снизошло озарение.
– Чико, – закричал я. – Он ЧеГевара, а не шейхГевара!
– Черт, опять слова перепутать.
Как мы смеялись!
Чико привел с собой новых членов банды, и позвал меня во двор, чтобы представить их.
– Отличные костюмы, ребята, – сказал я. – Вы точь-в-точь как бушмены из Калахари.
– Мы и есть бушмены из Калахари.
Как мы смеялись и на этот раз!
Чико подмигнул мне. – Я еще приводить одна моя сестра.
– Не ту, что с усиками?
Без всякого сомнения, мы бы снова засмеялись, но Чико вдруг решил ударить меня. Помогая мне подняться, он прошептал мне в ухо:
– Только чтобы новички видеть, и не обижаться.
– Я и не обижаюсь, – заверил я его.
В этот момент раздались грохот и звон: кто-то вылетел через окно гостиной.
– Здорово, – сказал Чико. – Где выпивка?
Я в ужасе уставился на лужу крови и разбитое стекло.
Моим родителям точно это не понравится.
В дверях появился Т.С. Давстон. Он подошел ко мне и протянул очередную бутылку.
– Насчет этого не беспокойся, – сказал он.
– Но…
– И вот еще, – продолжал Т.С. Давстон. – Держи.
Он протянул мне толстую самокрутку, закрученную с одного конца.
– Это что? – спросил я.
– Это косяк.
Мой первый косяк. Я никогда не забуду его. На вкус он был… ВЕЛИКОЛЕПЕН.
Я поплыл обратно к дому и наткнулся на двух девчушек, одетых принцессами, которые гладили большого слюнявого лабрадора.
– Это твоя собака? – спросила одна из них.
Я мечтательно кивнул.
– Как ее зовут?
– Когда она у нас появилась, – начал я, – я думал, что это мальчик, и назвал ее Доктор Зло.
– Ух ты, – сказала одна из принцесс.
– Но раз уж она оказалась девочкой, мама сказала, что мне придется назвать ее по-другому.
– Так как ее зовут?
– Плюшка, – сказал я.
Принцессы рассмеялись. Очень изящно рассмеялись, как мне показалось. И еще мне показалось, что я вижу бледно-розовую ауру, которая окружала их, так что я улыбнулся еще раз, глотнул пивка и затянулся косячком.
– Попробуйте-ка, – сказал я.
Думается мне, настоящее веселье началось около одиннадцати. До этого момента всего одного гостя выбросили через окно, и тот отделался легким испугом, если не считать шрамов, оставшихся на всю жизнь. А вот тому типу, который взобрался на крышу, повезло куда меньше.
Сам я не видел, как он пролетел мимо окна родительской спальни и приземлился на острия ограды. Я был в постели с одной из принцесс.
Мы вместе приветствовали половую зрелость.
Первый раз, когда я занимался сексом. Как бы мне хотелось хоть что-топомнить об этом!
У меня остались смутные воспоминания о толпе народу, которая ворвалась в спальню, и кричала, что я должен спуститься вниз, потому что произошел несчастный случай. И мне кажется, что я помню, как, шатаясь, брел голый по лестнице вниз, удивляясь, кто успел перекрасить стены во все цвета радуги. Я не помню, как поскользнулся в луже блевотины на ковре в прихожей, хотя, видимо, это вызвало у всех приступ здорового смеха. Как и вид моей физиономии, когда я понял, что на крыльце начался пожар.
Я не имею не малейшего понятия, кто забрал холодильник и плиту. И, как я и заявил членам городского совета, если бы я знал, что в моей спальне происходит групповое изнасилование, которое снимают на пленку студенты художественной школы, я бы что-нибудь предпринял.
Но вот что я помню абсолютно ясно, и это навсегда отпечаталось в моей памяти – это Плюшка.
Плюшка – как она подбежала ко мне, когда я стоял в дверях, уставившись на полицейские машины и пожарников, разматывавших шланги. Как она лизнула мне руку и уставилась на меня большими карими глазами.
И еще я помню себя самого – как я стоял, глядя на Плюшку, и пытаясь понять, что за странное, наподобие разгорающегося фейерверка, шипение слышится у нее из-под хвоста.