Финнерак и Этцвейн вернулись к дилижансу. Этцвейну было не по себе - он то и дело оборачивался. Где, в самом деле, была справедливость? Поступил ли он мудро и решительно? Или выбрал путь наименьшего сопротивления? Могло ли самое мудрое решение быть самым простым? Существовал ли какой-то неизвестный, но бесспорный вариант? Этцвейн не знал - и теперь не узнает никогда.
"Нужно торопиться, - сказал Финнерак. - К заходу солнц чумпы вылезают из болот".
В косых вечерних лучах дилижанс возвращался на север. Финнерак стал изучать Этцвейна краем глаза. "Где-то, когда-то я вас встречал, - сказал он наконец. - Где? Почему вы за мной приехали?"
Этцвейн думал: "Рано или поздно придется объясниться".
"Много лет тому назад, - вздохнул он, - вы оказали мне важную услугу. Недавно у меня впервые появилась возможность вас отблагодарить. Такова первая причина".
На жилистом загорелом лице Финнерака глаза мерцали, как голубой лед.
Этцвейн продолжал: "К власти пришел новый Аноме, назначивший меня исполнительным директором. У меня много забот и поручений. Мне нужно кому-то безусловно доверять, нужен помощник - человек без посторонних связей".
Финнерак тихо спросил с каким-то удивленным ужасом, будто опасался, что один из них сошел с ума: "И вы остановили выбор на мне?"
"Совершенно верно".
Финнерак сухо рассмеялся и хлопнул себя по колену - сомнений не оставалось, они оба рехнулись: "Почему я? Вы меня почти не знаете".
"Прихоть, если хотите. Допустим, я не могу забыть доброту, проявленную вами к малолетнему оборванцу на Ангвинской развязке".
"А!" - звук этот вырвался из самой глубины души Финнерака. Усмешка, недоумение, опасения - все исчезло во мгновение ока. Костлявое тело сгорбилось, сжалось на сиденье.
"Мне удалось бежать, - продолжал Этцвейн. - Я стал музыкантом. Месяц тому назад к власти пришел другой Аноме - и сразу призвал население на войну с рогушкоями. Аноме потребовал от меня внедрения новой политики и передал мне неограниченные полномочия. Я узнал, что вас отправили в исправительный лагерь, но не представлял себе тяжести заключения".
Финнерак распрямился, почти вскочил: "Вы не понимаете, чем рискуете! Не говорите лишнего! Вы не понимаете - никогда не поймете - как страшно я ненавижу всех, кто лишил меня молодости! Да знаете ли вы, что они со мной делали, как выколачивали - не мои долги - отцовские долги, ваши долги? Знаете ли вы, что я сам себя считаю сумасшедшим - животным, разъяренным до дикого бешенства побоями, каторгой, издевательствами, пытками? Ваша жизнь висит на волоске! В любой момент я могу разорвать вам горло зубами и когтями - а потом брошусь галопом, на четвереньках, обратно в тюрьму, и сделаю то же самое с ахульфом Хилленом!"
"Успокойтесь, - сказал Этцвейн. - Что было, то прошло. Вы живы, у вас все впереди. Нам предстоит многое сделать - работы невпроворот".
"Работы? - оскалился Финнерак. - Какого черта я опять буду работать?"
"По той же причине, по какой работаю я - Шант нужно спасти от рогушкоев".
Финнерак резко расхохотался: "Рогушкои мне зла не причиняли. Пусть делают, что хотят!"
Этцвейн не знал, что ответить. Дилижанс катился по дороге. Они углубились в рощу коротрясов. Солнечный свет, теперь заметно сиреневого оттенка, отбрасывал длинные тени.
Этцвейн прервал молчание: "Вы никогда не думали, что, будь у вас власть, вы могли бы улучшить этот мир?"
"Думал, конечно, - голос Финнерака звучал уже не так надрывно. - Я мечтал уничтожить всех, кто надругался надо мной - отца, Дагбольта, проклятого щенка, заставившего меня платить за свою свободу, воздушнодорожных магнатов, ахульфа Хиллена! Ха! Всех не перечислишь".
"Гнев мешает вам думать, - отозвался Этцвейн. - Уничтожая людей, вы ничего не добьетесь, не поможете ни себе, ни другим. Ложь, трусость и порок, как всегда, восторжествуют - и где-то в другой вонючей камере будет томиться другой Джерд Финнерак, мечтающий уничтожить вас, потому что вы не помогли ему, когда у вас в руках была власть".
"И правильно, - возразил Финнерак. - Все люди - исчадия зла, включая меня. Пусть рогушкои всем кишки повыпустят - мир станет только лучше!"
"Глупо возмущаться природой человека! - упорствовал Этцвейн. - Да, люди таковы, какими они родились, а на Дердейне и подавно. Наши предки сбежали на эту планету, чтобы вволю предаваться причудам и предрассудкам. Мы унаследовали наклонность к экстравагантной несдержанности. Вайано Паицифьюме это понял - чтобы нас укротить, нужны ошейники".
Финнерак потянул за свой ошейник с такой силой, что Этцвейн отшатнулся, опасаясь взрыва.
"Меня никто не укротил! - сказал Финнерак. - Меня только поработили".
"У системы есть недостатки, - согласился Этцвейн. - Тем не менее, по всему Шанту кантоны живут в мире, люди соблюдают законы. Я надеюсь устранить упущения, но прежде всего нужно справиться с рогушкоями".
Финнерак пожал плечами - его рогушкои не интересовали. В молчании они выехали из рощи коротрясов в низину, заросшую пилой-травой - теперь, в сумерках, тихую и печальную.
Этцвейн размышлял вслух: "Я нахожу себя в необычном положении. Новый Аноме - идеалист и теоретик, трудные практические решения он предоставляет мне. Мне нужна помощь. Я подумал о вас, потому что вы уже помогли мне раньше, потому что я у вас в долгу. Но ваше отношение к делу обескураживает - возможно, придется найти другого помощника. В любом случае, я могу дать вам свободу и богатство - почти все, что вы хотите".
Финнерак снова потянул ошейник, болтавшийся на тощей загорелой шее: "Вы не можете дать мне свободу, потому что не можете снять с меня эту петлю. Богатство? Почему нет? Я его заслужил. А лучше всего - поручите мне управление лагерем №3 хотя бы на месяц".
"Что бы вы сделали, если бы я удовлетворил ваше желание?" - поинтересовался Этцвейн, надеясь лучше понять, что творилось у Финнерака в душе.
"О, вы не узнали бы Финнерака! Финнерак стал бы холодным, предусмотрительным судьей, взвешивающим каждый шаг так, чтобы ни в коем случае не преуменьшать справедливость возмездия. В тюрьме строгого режима Хиллен умрет через неделю или две - а его вина заслуживает гораздо более тяжкого наказания! Долгие годы он планомерно провоцировал в заключенных дерзость и неповиновение, нарочно позволял халтурить - и накладывал штрафы, увеличивавшие срок на три месяца, на шесть месяцев, на год. Никто еще в истории лагеря №3 не выплатил крепостной долг! Если б я управлял лагерем месяц, весь месяц я содержал бы Хиллена живым в клетке - чтобы все, над кем он издевался, могли подойти посмотреть на него, сказать ему все, что думают. А потом отдал бы его чумпам. Подручные его, Гофман и Кай - садисты, не поддающиеся описанию! Они заслуживают самого худшего! - в голосе Финнерака снова звучал надрыв. - Пусть отведают сполна лагерного пекла! Пусть двенадцать часов в сутки отбеливают прутья в чанах с известью, а ночь проводят в карцере - и так до конца их проклятых дней! Может, протянут два, три месяца - кто их знает?"
"Как насчет охранников?"
"Их двадцать девять человек. Ахульфы все, конечно - приличные люди не становятся тюремщиками - но пятеро не издевались и время от времени даже проявляли снисхождение. Еще десять охранников выполняли приказы точно и механически, как автоматы. Остальные - садисты. Этих нужно сразу отправить в тюрьму на болоте и никогда уже не выпускать. Десятерых педантов следует подержать какое-то время в карцере - скажем, месяца три - а потом заставить обрабатывать прутья пять лет. Пятеро охранников подобрее... - Финнерак нахмурил выбеленные солнцами брови. - С ними сложно. Они делали для заключенных все, что могли - достаточно мало - но никогда не рисковали своим положением. Размеры их вины трудно определить. Тем не менее, их вина неоспорима, они обязаны ее искупить. Допустим, пусть поскоблят прутья один год и идут на все четыре стороны - без оплаты, разумеется".
"А крепостные должники?"
Финнерак удивленно повернулся на сиденье: "О каких должниках вы говорите? Каждый десять раз отработал все, что должен! Каждый выходит на свободу и получает на руки премию в десятикратном размере первоначального долга!"
"Кто будет резать прутья?" - спросил Этцвейн.
"Плевать я хотел на прутья! - отвечал Финнерак. - Пусть воздушнодорожные магнаты сами бродят по пояс в грязи и собирают пиявок".
Снова в дилижансе наступило молчание. Этцвейн думал, что наказания, уготованные тюремщикам Финнераком, были пропорциональны причиненным ими страданиям. Впереди, черные на фоне фиолетовой вечерней зари, появились очертания частокола лагеря №3. Высоко над лагерем парил темный силуэт "Иридиксена".
Финнерак указал на россыпь валунов у самой дороги: "Нас кто-то поджидает".
Этцвейн натянул поводья - дилижанс остановился. Несколько секунд он размышлял, потом вынул универсальный детонатор, отрегулировал, направил на кучу валунов и нажал кнопку. Вечернюю тишину разорвала пара оглушительных, почти одновременных хлопков.
Этцвейн и Финнерак прошлись вдоль дороги и заглянули за валуны - там лежали два безголовых трупа. Финнерак с сожалением крякнул: "Гофман и Кай. Счастливчики, легко отделались!"
Медленно подъезжая к воротам, Этцвейн остановил дилижанс. Лагерь №3 оскорблял планету своим существованием. Справедливость должна быть восстановлена. Каким образом? Кем? По каким законам? Этцвейн сидел в нерешительности, глядя через проем ворот на темный двор, где собралась группа тихо переговаривающихся работников.