- Глупо было бы отрицать опасность мещанства,- сказал Бэла.- Кто-то из ваших деятелей правильно сказал, что идеология маленького хозяйчика представляет для коммунизма большую опасность, чем забытая теперь водородная бомба. Только адресовал он эту опасность неправильно. Не для коммунизма, а для всего человечества опасно мещанство. Потому что в ваших рассуждениях, Сэм, есть одна ошибка. Мещанин - это все-таки тоже человек, и ему всегда хочется большего. Но поскольку он в то же время и скотина, это стремление к большему по необходимости принимает самые чудовищные формы. Например, жажда власти. Жажда поклонения. Жажда популярности. Когда двое таких вот сталкиваются, они рвут друг друга, как собаки. А когда двое таких сговариваются, они рвут в клочья окружающих. И начинаются веселенькие штучки вроде фашизма, сегрегации, геноцида. И прежде всего поэтому мы ведем борьбу против мещанства. И скоро вы вынуждены будете начать такую войну просто для того, чтобы не задохнуться в собственном навозе. Помните поход учителей в Вашингтон в позапрошлом году?
- Помню,- сказал Ливингтон.- И помню, чем он кончился. И если вы в этом тоже правы, это означает только, что мы все обречены задохнуться в собственном навозе. Потому что бороться с мещанством - это все равно что резать воду ножом.
- Инженер,- насмешливо сказал Бэла,- это утверждение столь же голословно, как Апокалипсис. Вы просто пессимист. Как это там?.. "Преступники возвысятся над героями, мудрецы будут молчать, а глупцы будут говорить; ничто из того, что люди думают, не осуществится".
- Ну что ж,- сказал Ливингтон.- Были и такие времена. И я, конечно, пессимист. С чего это мне быть оптимистом? Да и вам тоже.
- Я не пессимист,- сказал Бэла.- Я просто плохой работник. Но время нищих духом прошло, Сэм. Оно давно миновало, как сказано в том же Апокалипсисе.
Дверь распахнулась, и на пороге остановился высокий человек с залысым лбом и бледным, слегка обрюзгшим лицом. Бэла застыл, всматриваясь. Через секунду он узнал его. "Ну вот и все,- подумал он с тоской и облегчением.- Вот и конец". Человек скользнул взглядом по инженеру и шагнул в комнату. Теперь он смотрел только на Бэлу.
- Я генеральный инспектор МУКСа,- сказал он.- Моя фамилия Юрковский.
Бэла встал. Инженер тоже почтительно встал. За Юрковским в комнату вошел громадный загорелый человек в мешковатом синем комбинезоне. Он скользнул взглядом по Бэле и стал смотреть на инженера.
- Прошу меня извинить,- сказал инженер и вышел. Дверь за ним закрылась. Пройдя несколько шагов по коридору, инженер остановился и задумчиво засвистел. Затем он достал сигарету и закурил. "Так,- подумал он.- Идеологическая борьба на
Бамберге входит в новую фазу. Надо срочно принять меры".
Размышляя, он пошел по коридору, все ускоряя шаг. В лифт он уже почти вбежал. Поднявшись на самый верхний этаж, он направился в радиорубку. Дежурный радист посмотрел на него с удивлением.
- Что случилось, мистер Ливингтон? - спросил он.
Ливингтон провел ладонью по мокрому лбу.
- Я получил плохие вести из дому,- сказал он отрывисто.- Когда ближайший сеанс с Землей?
- Через полчаса,- сказал радист.
Ливингтон присел к столику, вырвал из блокнота лист бумаги и быстро написал радиограмму.
- Отправьте срочно, Майкл,- сказал он, протягивая листок радисту.- Это очень важно.
Радист взглянул на листок и удивленно свистнул.
- Зачем это вам понадобилось? - спросил он.- Кто же продает "Спэйс Перл" в конце года?
- Мне срочно нужны наличные,- сказал инженер и вышел.
Радист положил листок перед собой и задумался.
Юрковский сел и отодвинул локтем шахматную доску. Жилин сел в стороне.
- Осрамились, товарищ Барабаш,- сказал Юрковский негромко.
- Да,- сказал Бэла и глотнул.
- Откуда на Бамбергу попадает спирт, вы выяснили?
- Нет. Скорее всего, спирт гонят прямо здесь.
- За последний год компания отправила на Бамбергу четыре транспорта с прессованной клетчаткой. Для каких работ на Бамберге нужно столько клетчатки?
- Не знаю,- сказал Бэла.- Не знаю таких работ.
- Я тоже не знаю. Из клетчатки гонят спирт, товарищ Барабаш. Это ясно даже и ежу.
Бэла молчал.
- Кто на Бамберге имеет оружие? - спросил Юрковский.
- Не знаю,- сказал Бэла.- Я не мог выяснить.
- Но оружие все-таки есть? - Да.
- Кто санкционирует сверхурочные работы?
- Их никто не запрещает.
- Вы обращались к управляющему? Бэла сжал руки.
- К этой сволочи я обращался двадцать раз. Он ни о чем не желает слушать. Он ничего не видит, не слышит и не понимает. Он очень сожалеет, что у меня плохие источники информации. Знаете что, Владимир Сергеевич, либо вы меня отсюда снимайте к чертовой матери, либо дайте мне полномочия расстреливать гадоз. Я ничего не могу сделать. Я вразумлял. Я просил. Я угрожал. Я даже пытался бить морды. Это стена. Для всех рабочих комиссар МУКСа - красное пугало. Разговаривать со мной никто не желает. "I don't know anything and it's not any damn business of yours". Плевать они хотели на международное трудовое законодательство. Я больше так не могу. Видели плакаты на стенах? Юрковский задумчиво смотрел на него, вертя в пальцах белого ферзя.
- Здесь не на кого опереться,- продолжал Бэла.- Это либо бандиты, либо тихая дрянь, которая мечтает только о том, чтобы набить свой карман, и ей наплевать, сдохнет она после этого или нет. Ведь у них настоящие люди сюда не идут. Отбросы, неудачники. Люмпены. У меня руки трясутся по вечерам от всего этого. Я не могу спать. Позавчера меня пригласили подписать протокол о несчастном случае. Я отказался: совершенно ясно, что человеку вспороли скафандр автогеном. Тогда этот подлец, секретарь профсоюза, сказал, что будет на меня жаловаться. Месяц назад на Бамберге появляются и в то же утро исчезают три девицы. Я иду к управляющему, и этот стервец смеется мне в лицо: "У вас галлюцинации, мистер комиссар, вам пора вернуться к вашей жене, вам уже мерещатся девки". В конце концов в меня трижды стреляли. Да, да, я знаю, что ни один дурак не старался в меня попасть. Но мне от этого не легче. И подумать только, меня посадили сюда, чтобы охранять жизнь и здоровье этих обормотов! Дапровались они все…
Бэла замолчал и хрустнул пальцами.
- Ну-ну, спокойно, Бэла,- сказал строго Юрковский.
- Разрешите мне уехать,- сказал Бэла.- Вот товарищ,- он указал на Жилина,- это, вероятно, новый комиссар…
- Это не новый комиссар,- сказал Юрковский.- Познакомьтесь, бортинженер "Тахмасиба" Жилин.
Жилин слегка поклонился.
- Какого "Тахмасиба"? - спросил Бэла.
- Это мой корабль,- сказал Юрковский.- Вот что мы сейчас сделаем. Мы пойдем к управляющему, и я скажу ему несколько слов. А потом мы поговорим с рабочими.- Он встал.- Ничего, Бэла, не огорчайтесь. Не вы первый. У меня эта Бамберга тоже вот здесь сидит.
Бэла озабоченно сказал:
- Только нужно взять с собой несколько наших. Может случиться драка. Управляющий здесь подкармливает целую шайку гангстеров.
- Каких наших? - спросил Юрковский.- Вы же говорили, что ни на кого здесь положиться не можете.
- Так вы приехали один? - с ужасом спросил Бэла. Юрковский пожал плечами.
- Ну, естественно,- сказал он.- Я же не управляющий.
- Ладно,- сказал Бэла.
Он отпер сейф и взял пистолет. Лицо у него было бледное и решительное. "Первую пулю я всажу в этого слизняка,- с острой радостью подумал он.- Пусть в меня стреляет кто угодно, но первую пулю получит мистер Ричардсон. В жирную, гладкую, подлую свою рожу".
Юрковский внимательно посмотрел на него.
- Знаете что, Бэла,- сказал он проникновенно,- я бы на вашем месте пистолет оставил. Или отдайте его товарищу Жилину. Я боюсь, что вы не удержитесь.
- А вы думаете, он удержится?
- Удержусь, удержусь,- сказал Жилин, улыбаясь.
Бэла с сожалением отдал ему пистолет.
Юрковский открыл дверь и остановился. Перед ним вырос молодцеватый сержант Хиггинс в свежей парадной форме и в голубой каске. Хиггинс отчетливо взял под козырек.
- Сэр,- сказал он,- начальник полиции шахты Бамберги сержант Хиггинс прибыл в ваше распоряжение.
- Очень рад, сержант Хиггинс, следуйте за нами,- сказал Юрковский.
Они миновали короткий коридор и вышли на "Бродвей". Еще не было шести часов, но "Бродвей" был залит ярким светом и плотно забит рабочими. "Бродвей" гудел от встревоженных голосов. Юрковский шел неторопливо, любезно улыбаясь и внимательно вглядываясь в лица рабочих. Он хорошо видел эти лица в ровном свете дневных ламп - осунувшиеся, с нездоровой землистой кожей, с отеками под глазами, апатично-равнодушные, сердитые, любопытные, злобные, ненавидящие. Рабочие расступались перед ним, давая дорогу, а за спиной Хиггинса снова смыкались и шли следом. Сержант Хиггинс покрикивал:
- Дорогу генеральному инспектору! Не напирайте, ребята!
Дайте дорогу генеральному инспектору!
Так они дошли до лифта и поднялись на этаж администрации. Здесь толпа была еще гуще. И здесь дорогу уже не уступали. Между усталыми лицами рабочих стали просовываться какие-то нагловатые веселые морды. Теперь сержант Хиггинс пошел впереди, расталкивая толпу голубой дубинкой.
- Посторонись,- говорил он негромко,- дай дорогу… Посторонись…
Затылок его между краем каски и воротником налился кровью и заблестел от пота. Шествие замыкал Жилин. Нагловатые морды протискивались в первые ряды толпы, перекликаясь:
- Эй, ребята, а кто из них инспектор?