Дни проходили, разделенные на часы и не отмеченные никакими изменениями; все они теперь только ждали, зажатые в пустоте без времени и пространства. Пятьдесят человек, космонавты и ученые, разъедаемые пустотой проходящих часов и задающие себе вопрос, что ждет их на выходе из искривленного пространства.
На пятый день Лоренцен и Тецуо Хидеки направились в главную кают-компанию. Манчжурец был химиком-органиком: маленький, хрупкий, вежливый человек в свободном костюме, робеющий перед людьми и отлично знающий свое дело. Лоренцен подумал, что Хидеки соорудил между собой и остальным миром барьер из своих испытательных пробирок и анализаторов, но ему нравился азиат.
Я ведь сделал то же самое. Я иду рядом с людьми, но в глубине души боюсь их.
- …но почему нельзя сказать, что путешествие на Лагранж занимает месяц? Ведь именно столько мы проведем на борту корабля. И именно столько времени пройдет для наблюдателя на Лагранже или в Солнечной системе с момента нашего вхождения в искривленное пространство до момента выхода.
- Не совсем, - сказал Лоренцен. - Математика утверждает, что бессмысленно сопоставлять время в обычном и искривленном пространстве. Оно не аналогично времени в классической относительности мира. В уравнениях омега-эффекта t и t1 - совершенно различные выражения, разные измерения; их абсолютная величина одинакова, но содержание совершенно различное. Дело в том, что в искривленном пространстве, как бы далеко вы ни направлялись, пройдет одно и то же время - так как кривизна пространства имеет бесконечно огромный радиус, мы фактически лишаем термин "скорость" смысла в этом мире. - Он пожал плечами. - Я не претендую на исчерпывающее понимание всей теории. Едва ли найдется десять человек, которые понимают ее.
- Это ваше первое межзвездное путешествие, Джон?
- Да. Раньше я никогда не бывал дальше Луны.
- А я никогда не покидал Землю. Я знаю, что капитан Гамильтон и группа инженеров - единственные люди на борту, у которых есть опыт межзвездных полетов. - Хидеки выглядел испуганным. - Очень много странного в этом путешествии. Я никогда и не слышал о столь пестром экипаже.
- Н… н… нет, - Лоренцен подумал, что ничего не знает об этом.
Правда, на корабле уже происходили стычки, которые Эвери не очень успешно предотвращал. - Но, думаю, Институт знал, что делал. Ведь осталось так много людей с сумасшедшими взглядами со времен войны и Перерыва.
Политические фанатики, религиозные фанатики… - его голос стих.
- Я надеюсь, вы поддерживаете правительство Солнечной системы?
- Конечно. Мне могут не нравиться некоторые его действия, но оно умеет находить компромисс между многими элементами и оно демократично. Без него мы не выжили бы. Оно единственное, что удерживает нас от возвращения к анархии и тирании.
- Вы правы, - сказал Хидеки. - Война - чудовище, мой народ знает это.
- В его глазах была чернота отчаяния. Лоренцен задал себе вопрос, о чем он думает: об империи Монгку, уничтоженной Марсом, или мысли его идут еще дальше в прошлое, к любимым утраченным островам Японии и к четвертой мировой войне, которая пустила эти острова на дно моря.
Они вошли в кают - компанию и остановились, чтобы посмотреть, кто в ней находится. Это была большая низкая комната, ее мебель и мягкое освещение составляли контраст к безличной металлической резкости остальных помещений корабля; впрочем кают - компания производила впечатление голой.
У Института не было ни времени, ни денег, чтобы украсить ее получше.
"Им бы следовало найти время, - подумал Лоренцен. - Нервы человека становятся тонкими между звездами, Люди нуждаются в фресках, в баре, в камине, полном пылающих поленьев. Они нуждаются в доме".
Эвери и Гуммус-луджиль, корабельные фанаты шахмат, нависли над доской. Мигель Фернандес, геолог-уругваец, маленький смуглый красивый молодой человек, дергал струны гитары. Рядом с ним сидел Джоаб Торнтон, читая свою библию, - нет, на этот раз это был Мильтон, и на аскетическом лице марсианина было любопытное отсутствие экстаза. Лоренцен, на досуге занимавшийся скульптурой, подумал, что у Торнтона очень интересное лицо из сплошных углов и морщин и что ему хочется когда-нибудь изготовить его портрет.
Гуммус-луджиль поднял голову и увидел вновь вошедших. Это был темнокожий приземистый человек с широким лицом и курносым носом, в расстегнутой рубашке видна была волосатая грудь.
- Привет! - радушно сказал он.
- Привет! - ответил Лоренцен. Ему нравился турок. Гуммус-луджиль прошел тяжелый жизненный путь. Это заметно по нему: он бывает груб, догматичен и не видит пользы в литературе; но мозг его работает хорошо.
Они с Лоренценом в течении нескольких вахт обсуждали политику, аналитическую философию и шансы команды Академии выиграть первенство по метеорному поло в этом году. - Кто выигрывает?
- Боюсь, что этот недоносок. - Эвери передвинул своего слона. - Гардэ королеве, - сказал он почти извиняющимся голосом.
- Что? А, да… да… посмотрим… - Гуммус-луджиль нахмурился. Кажется, это будет стоить мне коня. Ладно. - Он сделал ход.
Эвери не тронул коня, но взял ладьей пешку.
- Мат в… пять ходов, - сказал он. - Будете сопротивляться?
- Что? - Гуммус-луджиль лихорадочно изучал доску. Пальцы Фернандеса извлекли громкий аккорд.
- Видите… вот так… и так… потом так…
- Черт побери, прекратите этот грохот! - выпалил Гуммус-луджиль. Как я могу при этом сосредоточиться?
Фернандес вспыхнул.
- У меня столько же прав…
Гуммус-луджиль оскалил зубы.
- Если бы вы играли, было бы еще ничего, - насмешливо сказал он. - Но вы тянете кота за хвост, засоня.
- Эй, Кемаль, полегче, - Эвери выглядел встревоженным. Ко всеобщему удивлению, Торнтон принял сторону инженера.
- Здесь должно быть место мира и спокойствия, - отрезал он. - Почему бы вам не поиграть в спальне, сеньор Фернандес?
- Там пришедшие с вахты, они спят, - ответил уругваец. Он встал, сжимая кулаки. - И если вы думаете, что можете диктовать остальным…
Лоренцен отступил, чувствуя беспомощное замешательство, которое всегда вызывали в нем споры. Он пытался сказать что-то, но язык, казалось, распух у него во рту. Именно этот момент выбрал для появления Фридрих фон Остен. Он стоял у дальнего входа, слегка покачиваясь. Было хорошо известно, что он сумел протащить на борт ящик виски. Он не был алкоголиком, но на борту нет женщин, а не может же он все время чистить свои любимые ружья. Солдат-наемник из руин Европы - даже если он окончил Солнечную Академию, хорошо проявил себя в Патруле и назначен главным оружейником экспедиции - не имеет других интересов.
- Что происходить? - спросил он.
- Не ваше чертово дело! - ответил Гуммус-луджиль. Им часто приходилось работать вместе, но они не выносили друг друга. Это естественно для двух одинаково высокомерных людей.
- Тогда я делать это свой чертово дело, - фон Остен сделал шаг вперед, расправив широкие плечи, его рыжая борода встала дыбом, широкое, покрытое рубцами лицо покраснело. - Фи опять смеетесь над Мигелем?
- Я могу и сам позаботиться о себе, - довольно спокойно сказал Фернандес. - И вы, и этот пуританский святоша можете не вмешиваться.
Торнтон прикусил губу.
- Я еще поговорю с вами о святошах, - сказал он, тоже вставая.
Фернандес дико посмотрел на него. Все знали, что его семья с материнской стороны была вырезана во время Себастианского восстания столетие назад; Эвери предупредил всех, чтобы об этом не упоминали.
- Джоаб, - правительственный чиновник заторопился к марсианину, размахивая руками. - Полегче, джентльмены, прошу вас…
- Если бы все идиоты с разжиженными алкоголем мозгами занимались только своими делами… - начал Гуммус-луджиль.
- Разве это не наше чертово дело? - закричал фон Остен. - Мы есть zusammen - вместе, и вас надо отдать один день в Патруль с его дисциплина…
"Он говорит правду, но неподходящими словами и в неподходящий момент, - подумал Лоренцен. - Он совершенно прав, но от этого не становится менее непереносимым".
- Послушайте… - он открыл рот, но заикание, которое всегда наступало у него в момент возбуждения, помешало продолжать.
Гуммус-луджиль сделал короткий шаг к немцу.
- Если вы выйдете со мной на минутку, мы поговорим об этом, - сказал он.
- Джентльмены! - вопил Эвери.
- Это кто джентльмены, они? - спросил Торнтон.
- Und du kannst auch herausgehen! - взревел фон Остен, поворачиваясь к нему.
- Никто не посмеет оскорбить меня! - прокричал Фернандес. Его маленькое жилистое тело сжалось для нападения.
- Убирайся с дороги, засоня! - сказал Гуммус-луджиль. Фернандес издал звук, похожий на рыдание, и прыгнул к нему. Турок удивленно отшатнулся.
Когда кулак задел его щеку, он, в свою очередь, ударил, и Фернандес отлетел назад.
Фон Остен взревел и бросился на Гуммус-луджиля.
- Дайте руку, - прохрипел Эвери. - Помогите разнять их! - Он тащил за собой Торнтона.
Марсианин схватил фон Остена за руку. Немец ударил его по ноге.
Торнтон сжал губы, чтобы удержать крик боли, и пытался схватить своего противника. Гуммус-луджиль стоял на месте тяжело дыша.
- Что здесь происходит?
Все обернулись на эти слова. В дверях стоял капитан Гамильтон.
Это был высокий человек, крепкого телосложения, с тяжелыми чертами лица, с густыми серыми волосами над удлиненным лицом. Он был одет в голубой мундир Патрульного отряда, резервистом которого являлся. Одежда сидела на нем с математической правильностью. Обычно тихий голос стал непривычно резким, а серые глаза, как холодным железом, пронзали всех.