II
В одну из моих уединенных прогулок я был недалеко от здания главной обсерватории, когда внимание мое остановил на себе какой-то рослый и изжелта-смуглый мужчина, лет под сорок, с посохом и с котомкой через плечо. Он был очень скромно одет, но фигура его бросалась в глаза чужеземным костюмом и типом лица. "Где-то я видел такое лицо?" - думал я вглядываясь. Он тоже смотрел на меня по-видимому неравнодушно и, поравнявшись, коснулся рукою своей широкополой шляпы.
- Не нужно ли, господин капитан, чего-нибудь из моего товара? Лорнеты, очки, бинокли, монокли, лупы, подзорные трубы, - заговорил он по-русски, с каким-то совсем незнакомым, странным акцептом.
- Трубы? - переспросил я, несколько удивленный таким предметом бродячей торговли.
- Хорошие, очень хорошие, редкие трубы! Der gnädige Herr spricht Deutsch? - и получив ответ, он бегло заговорил по-немецки, но тоже с каким-то своеобразным произношением.
- Мои инструменты не велики, но вы увидите в них кое-что, чего вы наверное не видали здесь, даже в самые сильные телескопы. Полюбопытствуйте, господин капитан, посмотрите.
- Не надо, - отвечал я, махнув рукой, и прошел.
- Первый раз в жизни видел разносчика с подзорными трубами, - сказал я за завтраком Б**. - Неужели у него покупает их кто-нибудь?
- Нет, - отвечал равнодушно Б**. - Настоящий его товар очки, - понятно дешевые. Покупают в немецких колониях, которых тут, по большой дороге, много. А трубы только для важности. Я их видел. Старая дрянь, которая может быть и годилась еще на что-нибудь в начале прошлого века, а в настоящее время гроша не стоит… Надо, однако сказать, чтоб его турнули отсюда, потому что за этим народом некому тут смотреть. Пожалуй, стянет что-нибудь… У нас тут бывали случаи…
- Вы не глядели, однако, в его инструменты?
Он только пожал плечами.
Дня два после этого, в ясную, звездную ночь, я сидел, погруженный в мысли, на краю довольно крутого спуска, и в голове у меня бродил один из тех интересных вопросов, к которым Б** относился с таким высокомерным пренебрежением. "Как все старо! - думал я, - и как незыблемо, вечно! Один только я, если верить ходячим воззрениям, тут пришелец и гость, - со вчерашнего дня! Но если правда, что я так нов и что меня до моего рождения вовсе не было, то отчего все существо мое так упорно отказывается поверить этому, кажется столь простому, факту? И отчего это начало жизни, если оно действительно было началом, не дало мне ничего такого, что можно бы было назвать сознательно незнакомым? Весь умственный рост мой, все первые впечатления, все развитие - были по-видимому не больше как припоминание. А между тем есть все-таки нечто, что я не в силах припомнить…"
Легкий шорох вывел меня из размышления. Я оглянулся и вдруг заметил, что я не один. В трех шагах от меня, на поваленном пне, сидел разносчик. В потемках нельзя было хорошо разглядеть лица, но, не взирая на то, я сразу его узнал.
- Как это вам удалось подойти так неслышно? - спросил я дивясь.
- Вы были углублены в ваши мысли, Herr Сарitain, - и не заметили, что я давно уже тут.
- Однако ведь вы недаром уселись возле? Чего вам нужно?
- Очень немногого. Давеча, когда я вас встретил, мне показалось, что вы нездешний, и я желал бы прежде всего удостовериться: прав ли я в этой догадке.
Я отвечал утвердительно.
- Естественно, стало быть, предположить, что вас привела сюда любознательность?
- Да, мне хотелось видеть обсерваторию.
- И конечно еще что-нибудь? Я разумею объект той науки, для целей которой она существует.
("Что за черт! - думал я. - Он кажется не мужик?")
- Опять-таки да; но зачем вы все это спрашиваете?
- Так; я уверен, что gnädige Herr остался не удовлетворен тем, что он видел.
- Верно, только вот видите ли, господин, как вас зовут?
- Ширям, - или проще: Ширм.
- Господин Ширм, вы мне не отвечали еще на мой вопрос: чего вам нужно?
- A вот я именно и веду к тому. Мне хочется показать вам то, что для вас существенно интересно, и чего вы не видели здесь, да может быть и нигде не увидите.
- А дальше?
- Дальше, я бы желал убедить вас, господин капитан, что инструменты мои гораздо лучше всех здешних.
Я усмехнулся.
- Почему же вы это думаете? Вы разве глядели в здешние?
- Нет, но глядел в другие, не хуже здешних.
- Но вы не астроном. Что же вас заставляет думать, что вы в состоянии оценить достоинство астрономических и инструментов?
- Долго вам объяснять, а гораздо короче вот инструмент (он вынул из сумки весьма небольшого размера, подержанную зрительную трубу и приладил ее): удостоверьтесь. Ночь, небо ясно и возле нет ни души, никто нам не помешает.
- "Нам", говорите вы?
- Да, потому что без моего содействия вы не много увидите. Нужна известная подготовка глаза, чтобы пробудить из обычного оцепенения его зрительную способность; но это очень простое, несложное дело, требующее от вас только маленького терпения. Впрочем, если вы опасаетесь…
- Нет; только я должен знать приблизительно, в чем состоит ваше фокусничество. Потому что ведь это фокусничество?
- Gnädiger Herr! Вы меня обижаете.
- Ну да уж там как угодно. Извольте объяснить, что вы желаете со мной делать, или оставьте меня в покое.
- Да ничего же, совсем ничего особенного! - уверял он вкрадчивым голосом. - Просто вы сядете поспокойнее, так чтобы неудобство позы не развлекало внимания и не заставляло вас во время опыта переменять положение; а я буду поддерживать инструмент, чтобы руки ваши не уставали - вот так… (Он обнял меня за плеча и приставил к глазам моим свою зрительную трубу). Направьте сами куда угодно.
Я стал наводить инструмент на одну из звезд в хвосте Большой Медведицы; но прежде чем я успел это сделать, Ширм вмешался.
- Позвольте мне вас поправить, - сказал он с какою-то странной усмешкой. - То, что вы выбрали, хотя и весьма любопытно, но слишком для вас незнакомо и потому не настолько понятно, чтобы представить живой интерес. Смотрите сюда, правее, - еще немного, - еще… вот так. И теперь займитесь спокойно, без мысли о чем-нибудь постороннем, тем что вы видите.
Я последовал его приглашению; но то что я увидал не имело в себе ничего особенного. Эта была простая звезда, на взгляд ничем не отличающаяся от тысячи ей подобных, и так как думать о ней было нечего, то я ничего и не думал.
- Имейте терпение, - продолжал он, - и не волнуйтесь; старайтесь сидеть спокойно, как можно спокойнее.
Прошло минут пять и в продолжение этого времени я действительно ни о чем не думал, не беспокоился, не желал даже ничего, приходя постепенно, как маятник, который перестает качаться, в инертное равновесие. Нечто подобное мы испытываем, когда долго длившаяся и требующая усиленного внимания работа мускулов кончена и все разом, нравственно и физически, в нас отдыхает. Вместе с тем я стал чувствовать какую-то странную связь с предметом моего наблюдения. Звезда как бы вглядывалась в меня, и лучи ее, проникая глубоко внутрь, грели все существо мое. По нервам распространялось что-то ласкающее, словно любящая рука убаюкивала меня на сон грядущий.
- Звезда увеличивается в объеме, не правда ли? - услыхал я на ухо вкрадчивый шепот, и это действительно было так. - Смотрите! Растет, не правда ли? Быстро растет?!. Какое великолепие!
- Да, - отвечал я в экстазе, любуясь очаровательным зрелищем. И в самом деле, я видел уже кое-что, по размеру и силе света похожее на небольшого диаметра солнечный диск. Но видение продолжало расти, и впечатление, производимое им на меня, скоро стало так сильно, что вся реальная обстановка этой минуты была для меня бесследно потеряна.
- Ну, капитан, - сказал Ширм, - теперь держись! Потому что мы едем быстро! У-y! Как быстро!
Едва он выговорил эти слова, как я потерял чувство тяжести, привязывавшее меня к земле: но ничего похожего на стремительное движение не заменило его… Ощущение было напротив совсем такое, как если бы я оставался в покое, а быстро растущий в диаметре солнечный диск летел мне навстречу. Помню минуту, когда его по размеру можно было принять за наше солнце; потом он стал больше и свет его ослепительнее… потом перестал расти и одновременно я заметил, что он как будто бы уклоняется в сторону. Вместо него, навстречу нам приближался с страшною быстротою бледный серп какой-то, ранее не замеченной мною сферы, имевшей вид месяца на рассвете. Судя по слабому свету и по тому как быстро он увеличивался в размере, можно уж было понять, что это планета, и что не солнце ее, а она сама - наша цель. Скоро она заняла полнеба и заслонила от нас свое солнце; потом заслонила все; но наступившая на ней ночь не позволяла мне разглядеть ничего на ее поверхности. Мы были уж в сфере ее притяжения и, судя по всему, очень близко, когда я вдруг услыхал: "Держись!.." Толчок, и мы опустились во что-то мягкое, наполнявшее воздух кругом незнакомым, но упоительным ароматом. То, в чем мы очутились, похоже было на очень густую траву, но такого роста, что она скрыла нас в чаще своих стеблей как в лесу. Едва оправясь от сотрясения, я пытался встать, чтоб взглянуть на растительность нас окружавшую; но в ней было так темно, что глаза мои не могли ничего различить. К тому же ее наркотический запах был так силен, что голова у меня ослабла. Я пошатнулся, упал и, минуту спустя, потерял сознание.