И актриса уже творила чудеса. Взгляд, жест - все было исполнено значения. В каждой ее реплике возникали и рассыпались миры. Исподволь входила в театр развеселая дворянская эпоха, вставали белоколонные усадьбы над морем колосящейся ржи, бравые усачи скакали охотой, брызгало пенное шампанское, в паркетных залах лакеи зажигали свечи, и маленькая ножка бежала в вальсе… Входила вместе с Заднепровской эта эпоха и разрушалась, разваливалась под натискам практичных купцов Васильковых. Зарастали аллеи в парках, жимолость и ольха забивали брошенные клумбы, гасли и чадили свечи в залах с выбитыми стеклами. Кончалась дворянская эпоха, воцарялся денежный мешок.
Зрительный зал подтянулся. Он чувствовал себя свидетелем и участником великого - разлома времен, движения истории.
- Отлично, отлично, - сопел главреж над ухом Изобретателя. - Все есть. Вот только если органики еще немножко прибавить. Чуть-чуть.
- Органики? - гордо спросил Изобретатель. Он был уже совсем мокрый. - А хотите, я сделаю, что актриса вообще забудет, что она на сцене?
Он приник к аппарату, что-то подвернул, чем-то щелкнул. Звонко пролетел щелчок над головами зрителей, и мгновением позже Заднепровская как-то внутренне дрогнула, косо пересекла сцену и вышла вперед.
У главрежа сжалось в груди. Он чуть не вскрикнул, потому что ступи Заднепровская на сантиметр дальше, она упала бы вниз, в оркестр. Но актриса и не заметила этого. Казалось, у нее действительно потерялось ощущение, где она и что.
Она заговорила быстро-быстро:
- "Что я терплю! Как я страдаю! Вы знаете мою жизнь в молодости, теперь при одном воспоминании у меня делаются припадки. Я бы уехала с Лидией к мужу, но он пишет, чтоб мы не ездили".
Она смерила взглядом Кучумова, себя, губы у нее дрогнули, она пусто посмотрела в зал. Зрители ахнули, всем сделалось горько, но вместе с тем и освобождающе счастливо от соприкосновения с высокой красотой правды в искусстве. Целая жизнь, глупая и никчемная, развернулась перед ними в маленькой мизансцене, и даже жутко сделалось от того, как много высказали в нескольких словах драматург и актриса.
- Узнают теперь Бабашкина, - бормотал Изобретатель в ложе. Он уже не обращал внимания на режиссера. - Я им такие сборы дам по стране, что закачаются. Все театральное дело реорганизую.
Однако подлинный триумф ожидал его в последнем действии. Главреж молчал, чтоб не мешать. Невидимые энергетические нити, не прерываясь ни на секунду, связывали Заднепровскую с хитрой машиной, и актриса гипнотизировала зал даже просто одним своим присутствием на сцене.
Ей аплодировали, едва лишь она появлялась.
Но и другие актеры тоже поднялись. К принципиально новой трактовке роли потянулся герой-любовник, играющий Василькова. Он чувствовал, что в конечной инстанции не он Лидию заставит жить по расчету, а, наоборот, старшая Чебоксарова с дочерью покажут ему, что такое настоящий бесчеловечный и безжалостный бюджет. Его обманули и предали, многое перегорело у него в душе, из хищника он сделался жертвой, а потом снова стал победителем, но уже другим, суховатым, обожженным и циническим. Герой-любовник творил бесстрашно, все шло в каких-то слаженных, несущих его самого ритмах.
Зал завороженно затих. Свершалось таинство на сцене. Живыми сделались нарисованные морщины, приросли наклеенные усы и эспаньолки, а зеленые драпри - дырявый, как сито, кусок холста, покрашенный разъедающим анилином, - стали сосредоточением порока, обличали и намекали на грядущее возмездие.
Привалившись к косяку дверей, застыли капельдинеры. Гример, портной и рабочие сцены сгрудились в проходах кулис.
Тишина стояла на улице возле театра. Спали под звездами древние луковичные купола церкви XVI века и гигантский уэллсовский марсианин - "строительный кран. В глубинах космоса плыли бессчетные миры-планеты, бесновались огромные массы раскаленной материи, и в целой Вселенной не было места лучше, чем маленький городок с его районным театром, сразу ставшим наравне со всем прекрасным, что сделано людьми и что есть в мироздании вообще.
Последнее усилие под руководством аппарата Заднепровская сделала в немой сцене. Уже сказал свое Телятев, уже он обнялся с Кучумовым, а Лидия подошла к Василькову и робко приникла к нему.
Надежда Антоновна как-то кашлянула и поперхнулась, сосредоточив на себе внимание зала, подняла руку, желая поправить и прическу и что-то гораздо большее, а затем бросила руку бессильно, закончив собственную бездумную жизнь, и целый период жизни русской, и спектакль.
С треском лопнула последняя запасная линза, темнее сделалось на сцене, но зрители восприняли это как часть режиссерского замысла. Минуту стояла тишина, потом сорвался шторм, какого не знала еще районная сцена. С покрасневшими лицами, выкрикивая "Бис!" и отбивая ладони, переглядывались горожане. Актеры, сразу ставшие усталыми, кланялись и кланялись, выдвигая вперед Заднепровскую.
Главреж выбежал, затем, при стихающем наконец грохоте аплодисментов, ворвался опять в первую ложу.
- Замечательно! Великолепно! Вы гений!
У Изобретателя был крайне озадаченный вид.
- Что замечательно?
- То, что вы сделали. Как она играла! Колоссальный успех.
- Ерунда, - сказал Изобретатель с неожиданной злобой. Он держал в руке провод от своей машины с вилкой на конце. - Ничего не вышло, все это собачья ерунда. - Он шагнул к штепсельной вилке на стене ложи, ожесточенно дернул ее и оторвал совсем. - Тут же проводки нет. Она ни к чему не присоединяется. У вас в театре не монтер, а жулик. Аппарат не работал, понимаете. Даже не был включен.
- Неужели? - удивился главреж. - Но вот у вас тут зеленый огонек горит. И желтый…
- Так это от батарейки. Я вам говорю, что сам прибор даже не был включен. А батарейка от карманного фонаря. Для солидности. Чтоб производить впечатление. Никто ж не поверит, что у меня электроника, если зеленого огонька нет. - Он отошел в сторону, высморкался и почему-то вытер платком глаза. - Всегда что-нибудь помешает чисто провести опыт. Каждый раз вот так срывается… Но вы-то поняли, что аппарат действует, в принципе? Когда я на вас наводил, вы же чувствовали?
- Да, да. Конечно, - отмахнулся главреж. - Значит, машина не работала. Но почему же тогда…
Он задумался.
ОПЕРАЦИЯ
В кафе было пустовато.
Мы съели закуску в молчании. Потом официантка в красном платье принесла первое. Она поставила тарелки на стол с таким видом, будто опасалась обжечься о его пластиковую поверхность, и тотчас удалилась, крутя бедрами и бросив испуганный взгляд на сидевшего напротив меня лысого субъекта. И кассирша в белом кокошнике тоже смотрела на него из-за кассы, как на тигра.
- Боятся, - самодовольно сказал субъект, погружая ложку в суп.
- Кого? - спросил я и огляделся.
Он ухмыльнулся, как-то косо глядя в сторону.
- Вот увидите, какой будет обед. Вы еще здесь такого не ели.
На нем был потасканный сизый пиджак из того польского материала, который удивительно празднично и хорошо выглядит все три первых дня носки. Лысину его покрывала поросль белесого пуха, создавая вокруг головы нежное сияние. Через темя и лоб шла длинная тоненькая полоска тускло розового цвета, напоминающая старую царапину.
Я тоже взялся за ложку. Тут мой взгляд случайно упал на зеркало слева, и я увидел в нем, что сзади какой-то гражданин с вытаращенными глазами высунулся из-за портьеры, скрывающей вход во внутреннее помещение, и с тревогой глядит на моего визави. Судя по багровой физиономии, это был директор кафе. Он обменялся с официанткой многозначительным взглядом.
Мой сосед в сизом пиджаке тоже как-то ощутил появление вытаращенного гражданина, хотя и не смотрел в ту сторону.
- Знают меня, - сообщил он. - Я здесь в любое кафе приду, и мне нигде вчерашних котлет не подадут. Ну, как суп?
А суп-то был удивительный. Сверхъестественный. В первый момент я даже себе не поверил. А после первых трех ложек другими глазами оглядел зал кафе, с зеркалами, с портьерами на дверях и на окнах, чуть погруженный во мрак из-за этих самых портьер. Работают же люди! При таком супе было непонятно, почему слава о директоре не гремит по градам и весям нашей страны, отчего не светят здесь "юпитерами" телевизионщики, почему шеф-повар не дает интервью в "Неделе". Уникальный рисовый суп на мясном отваре, поданный в подогретой тарелке, тающий во рту, усваивающийся тут же внутренней поверхностью щек и языком, сразу, без промежуточных ступеней, переходящий в энергию и хорошее настроение. Суп, запоминающийся подобно фильму на кинофестивале.
- Поразительно! - воскликнул я. - Никогда не думал, что тут.
Субъект прервал меня, вяло махнув рукой. У него были блеклые серые глаза и какой-то несосредоточенный взгляд.
- Что вы заказали на второе? Битки в сметане?.. Тогда я тоже перезакажу.
Он сделал знак красному платью и заявил, что передумал насчет бифштекса. Пусть ему принесут тоже битки. Официантка восприняла эту мысль без энтузиазма, но и без скандала. Был даже такой оттенок, будто она именно этого и ждала. Еще раз последовал безмолвный разговор с директором, и красное платье удалилось на кухню.
Мой сосед склонился над супом, потом поднял голову и ухмыльнулся. Ему явно хотелось поговорить.
- Слышали когда-нибудь об операции, сделанной доцентом Петренко? Одно время о ней было много разговоров. Теперь это так и называется - "сечение Петренко".
- Гм. В общих чертах, - сказал я. - Напомните.