Только изредка на пути вспорхнет стайка синиц-пухляков. Крикнет невидимая в кустах птица кукша. С визгом пролетит стриж, и снова тихо. Иван Фомич почти успокоился.
Вдруг из-за дерева протянулась рука и схватила лошадь за поводья. И снова невидимый за древесным стволом боец шепотом потребовал пропуск.
— Прямо шагу ступить нельзя…
После этого случая Иван Фомич потерял покой и всякое доверие к мирной лесной обстановке.
— Попробуй разберись, где тут чего! — Иван Фомич вытер платком лысину.
Не успел Иван Фомич утвердиться в седле, как его лошадь снова шарахнулась в сторону от большого пня.
— Приятный путь, нечего сказать!.. — Учитель остановился, сразу же вынул пропуск и ждал очередного: «Предъявите…»
Он ждал довольно долго, но пень безмолвствовал. Учитель сошел с лошади, осмотрел его со всех сторон.
— Пень как пень…
Иван Фомич недоверчиво покачал головой, с опаской поставил ногу на пень и снова взгромоздился на лошадку.
Пробираясь между деревьями к еле заметной тропе, ведущей на заставу, Иван Фомич забыл наклонить голову, и рябина окатила незадачливого ездока целым каскадом дождевых капель. Иван Фомич поежился: вода попала за воротник. Поля старой шляпы отсырели совсем и опустились вниз. Не шляпа, а гриб…
— Ну как я теперь покажусь на заставу? Никакого вида, — огорчился Иван Фомич.
Правда, рубашка у него чистая, с вышитым воротником, хорошая рубашка. И ботинки с тупыми носами, скороходовские, тоже ничего, еще крепкие, только без блеску…
«Все забываю купить этот крем проклятущий», — с досадой подумал он.
А вот брюки вздулись белесоватыми опухолями на коленках. И пиджак почему-то собрался на животе до самой груди поперечными складками, как гармоника.
— Это все от сырости, по мокрым кустам, — вздохнул Иван Фомич. — Зря только Марфа старалась…
Марфа — сторожиха в школе Ивана Фомича. Она отвечает за весь вверенный ей живой и мертвый инвентарь школы.
В этом инвентаре наряду с прочими предметами Марфа числит Ивана Фомича и его вещи.
В выходные или какие-нибудь особенно торжественные дни Марфа проникает рано утром в комнату к спящему педагогу, потихоньку берет костюм и, обильно прыская его водой, пускает под утюг.
Во время этой процедуры от костюма идет пар, а иногда и дым. Пахнет паленой шерстью.
Уловив этот неприятный запах, Иван Фомич просыпается и каждый раз впадает в панику:
— Спалит!.. Сожжет!!!
На цыпочках крадется он к столу и, выдернув из рук Марфы брюки, ворчит:
— Безобразие!.. Прекратить!.. Что ты из меня франта строишь?!
Но в этот раз Иван Фомич все стерпел. Он ехал не куда-нибудь, а на заставу, к шефам…
Он очень обрадовался, когда лес поредел и между тонкими, обнаженными стволами сосен показались приземистые строения заставы, окруженные невысоким дощатым забором.
Лошадка сама прибавила ходу и резво пробежала мостки на въезд в заставу.
— Тише! Тише! — поднял руку часовой у входа. Осторожно ступая по усыпанной гравием площадке, он неслышно приблизился к Ивану Фомичу, проверил пропуск и позвал дежурного по заставе.
Дежурный вышел на крыльцо и вполголоса приказал впустить учителя.
Лошадь Ивана Фомича поставили в конюшню и задали ей корму. Пол в конюшне был устлан соломой. Цоканья лошадиных копыт почти не было слышно. Только мерный хруст сена и позвякиванье уздечки нерасседланного коня доносились из открытых дверей.
Рядом с конюшней находились вольер и будка, которых раньше Иван Фомич здесь не видел.
Учитель подошел к вольеру.
Глухое и грозное рычанье заставило его попятиться назад.
В вольере сидела великолепная немецкая овчарка. Учитель залюбовался породистым зверем.
Сухая голова. Тонкие, но остро стоячие уши. Сухие губы. Вздрагивая, они обнаруживали оскал страшных клыков.