- Майк, ты веришь во все то, что тут нагородил мистер Стэплдон?
- Я видел леди Элизабет, - помолчав, сказал Бронсон. - Я говорил с ней.
- Я видел, как она умерла, - добавил Стэплдон. - Пространственных измерений уже не было, оставалось единственное - время. Чистое время, она еще была жива, а потом и это последнее измерение исчезло, смерть стала абсолютной…
- Бред какой-то, - сказал Кервуд. - У меня свои представления о долге. Я думал… я надеялся, что ты, Майк, подскажешь, как справиться с этим делом, но… Извините, господа, я должен покинуть вас на время.
Стэплдон и Бронсон проводили Кервуда хмурыми взглядами, никто из них не сделал движения, чтобы его остановить.
- Похоже, - сказал Стэплдон, когда шаги стихли, - мы с тобой одинаково представляем, что застанет твой друг, когда явится к сэру Эндрю.
- Боюсь, для него это будет шоком, - пробормотал Бронсон. - Он тут в деревне отвык от таких зрелищ.
- У сэра Эндрю есть оружие?
- Конечно. Как минимум - охотничье ружье. Впрочем, кто знает, что он выбрал. Он ведь так и не поверил, что его Лиззи умерла… совсем. Везде и навсегда.
- Ты думаешь? - недоверчиво сказал Стэплдон.
- Я говорил с ним. Ты прав - она забила ему голову многомерием. Он ушел, чтобы быть с ней - в других измерениях, если в наших четырех это больше невозможно.
Мужчины долго молчали. Стэплдон размышлял, возможно, о сложном устройстве мироздания, а на языке Бронсона давно вертелся вопрос, который он не решался задать.
- Ты видел, - спросил он наконец, - как леди Элизабет…
Стэплдон поднял на старшего инспектора измученный взгляд.
- Последний луч, - сказал он. - Яркий зеленый луч, как при заходе солнца. Такой удивительный… Как улыбка. А потом луч погас, на полотне осталась - ты видел - анфилада комнат, уходящая в бесконечность.
- Бесконечность, - повторил Бронсон. - Да, пожалуй, сэр Эндрю знал все.
Стэплдон промолчал.
Когда вернулся подавленный Кервуд (ему пришлось вызывать доктора Фишера, и тот констатировал смерть сэра Эндрю Притчарда от пулевого ранения в голову), старший инспектор поднялся ему навстречу и сказал:
- Ну что, старина? Дело закрыто?
- Вы знали, - пробормотал Кервуд. - Вы все знали…
- Когда первый утренний поезд в сторону Ливерпуля? - поинтересовался Стэплдон.
- И в сторону Лондона, - добавил Бронсон.
- Вы знали, - повторил Кервуд.
- Она сказала, - Стэплдон взял Кервуда за локоть, - "Последней умирает любовь". Сэр Эндрю понял. Я тоже. И Майк. А вы, Стефан… Неужели вы никогда не любили?
- Господи, - пробормотал Кервуд, - Конни…
Он зажмурился - должно быть, увидел в своей памяти яркий зеленый луч, вспыхнувший и погасший на темном фоне закатного неба.
Что там, за дверью?
В зале горели люстры, и я хорошо видел лица людей, сидевших в первых рядах. Я всегда смотрел на эти лица, когда читал лекцию. Мне нравилось наблюдать, как менялось их выражение по мере того, как я рассказывал о случаях, свидетелем которых был сам. И о тех доказанных случаях, свидетелем которых я не был, но очевидцы - заслуживающие полного доверия люди - рассказывали мне в мельчайших деталях обо всем, что происходило на их глазах.
Джентльмен, сидевший в первом ряду, - грузный мужчина лет пятидесяти в черном костюме, серой рубашке и строгом темном галстуке - откровенно скучал, когда я произносил вступительное слово, и так разозлил меня, что я обратил свои слова лично к нему:
- Я хочу сегодня поведать вам о том, что касается судьбы каждого мужчины и каждой женщины, присутствующих здесь. Конечно, Всевышнему ничего не стоило, послав ангела сюда, на Кинг-Уильям-стрит, обратить всех в спиритизм. Но по Его закону мы должны сами, своим умом найти путь к спасению, и путь этот усыпан терниями.
Джентльмен с первого ряда и его юная спутница, чью руку он держал на протяжении всего моего выступления, смутился, увидев, что взгляд мой направлен в его сторону, но сразу придал лицу выражение высокомерного пренебрежения. Я начал рассказывать о случае в Чедвик-холле, а потом о сеансе в Бирмингеме и, наконец, о том, что проделывал дух Наполеона, вызванный медиумом Сасандером в Риджент-сквер, и с удовлетворением заметил, что на лице этого джентльмена появилось удивленное выражение, он нахмурился, на какое-то время выпустил руку своей спутницы, а когда вновь о ней вспомнил, то выражение его лица было совсем отрешенным - я уже "взял" его, он стал моим, мне нравились эти моменты, они воодушевляли меня, они не то чтобы придавали мне сил, но лишний раз (хотя разве хоть какой-нибудь раз может быть лишним?) показывали: всех можно убедить, даже тех, кто не верит в Творца и Божий промысел - пусть они остаются в своем неверии, но фактам, свидетелям они обязаны если не поверить, то понять, что не могли столь разные очевидцы, в столь разных местах и при столь различных обстоятельствах ошибаться, говорить неправду или, того хуже, намеренно мистифицировать близких им и дорогих людей.
Когда я закончил, джентльмен с первого ряда сначала оглянулся назад, будто только теперь обнаружил, что находился в зале не один со своей спутницей, а потом начал громко аплодировать, стараясь теперь не уйти от моего взгляда, а, напротив, поймать его и, возможно, просить взглядом прощения за свое недостойное неверие. Спутница его хлопала вежливо, она относилась к числу тех холодных женщин, которые держат мужчин в узде, как запряжную лошадь, командуют ими, но сами не способны на сильные чувства, и холодность их обычно делает супружескую жизнь подобной бескрайней пустыне, где на пути каравана, бредущего в будущее, не встретится ни одного оазиса.
- Спасибо, господа, - сказал я, чувствуя, как зарождается огонек боли в левом боку, чуть ниже сердца. - Спасибо, что вы пришли и выслушали меня со вниманием.
Я прошел за кулисы, где меня ждал Найджел, надел поданное им пальто, потому что на улице, по словам моего дворецкого, стало прохладно, и направился к боковому выходу, сопровождаемый взглядами театральных рабочих, слушавших мое выступление из-за кулис и не смевших подойти ко мне, чтобы задать наверняка мучившие их вопросы. Я сам подошел бы к этим людям, но боль в левом боку заставила меня идти к выходу, не глядя по сторонам. Разумеется, я не подал виду - шел, выпятив грудь, как гренадер на плацу, и высоко подняв голову, но страх, возникавший у меня всякий раз, когда начинался приступ стенокардии, страх, о котором не знал и не должен был знать никто, даже самые близкие люди, даже Джин - тем более Джин! - кто-нибудь мог прочитать в моем взгляде, и потому я смотрел поверх голов, что наверняка выглядело со стороны признаком дешевого снобизма, который я сам не терпел ни в себе, ни в своих друзьях и знакомых.
У выхода стоял, подпирая стену, мужчина в черном костюме - тот, с первого ряда. Спутницы с ним не было, мужчина выглядел смущенным, я не мог пройти в дверь, не задев этого человека - ясно было, что он дожидался моего появления, и заговорил, как только мы встретились взглядами.
- Прошу прощения, сэр Артур, - сказал он, - мое имя Джордж Каррингтон, и если у вас найдется для меня несколько минут - не больше, я не собираюсь злоупотреблять вашим вниманием, - то мы могли бы поговорить о вещах, которые, я уверен, вызовут ваш интерес. А может, даже…
Он умолк, глядя на меня, прислушивавшегося не столько к его словам, сколько к собственным ощущениям, о которых не нужно было знать никому, тем более - постороннему человеку, пришедшему на лекцию лишь за компанию с молодой особой, а теперь готовому изменить свои устоявшиеся взгляды и сообщить об этом человеку, под чьим влиянием эти взгляды столь радикально изменились.
Я широко улыбнулся и протянул руку со словами:
- С вами была красивая молодая леди, ваша дочь, вы оставили ее в зале?
Он смутился еще больше и, отвечая на мое пожатие, сказал:
- Патриция поехала домой, я взял ей такси, потому что хотел переговорить с вами, но… Вы плохо себя чувствуете, сэр Артур? Я могу вам помочь?
Он мог помочь мне дойти до машины, но я - надеюсь, не очень невежливо - оттолкнул его руку, Найджел распахнул перед нами дверь, и я поспешил выйти на улицу, где было хотя и очень прохладно для сентябрьского дня, но свежий ветерок, перелетавший от дерева к дереву и срывавший желтые листья с крон, мог вернуть меня к жизни быстрее, чем лекарства, лежавшие в аптечке в машине.
Боль действительно отпустила меня - не совсем, но достаточно, чтобы не думать о ее существовании, - мой спутник следовал за мной на расстоянии шага, Найджел распахнул заднюю дверцу машины, и я, пригласив мистера Каррингтона (надеюсь, я правильно расслышал фамилию), сел рядом. Нейджелу, занявшему водительское место, я сказал:
- Сделаем круг вокруг Риджент-парка, хорошо? Я хочу поговорить с мистером Каррингтоном.
- Вы действительно хорошо себя… - начал фразу мой новый знакомый, но я перебил его словами:
- Вы не так давно оставили службу, верно?
- Три месяца назад, - механически ответил Каррингтон и лишь после этого хлопнул себя ладонями по коленям и воскликнул: - Вы именно тот человек, которому я давно мог рассказать все! Но мне казалось настолько невежливым вас беспокоить…
Он умолк на мгновение и спросил с ненаигранным интересом:
- Как вы догадались, что я недавно оставил службу и что со мной на лекции была моя дочь?
Я мог бы, конечно, сыграть с ним в любимую игру плохих сыщиков, но сейчас у меня не было настроения для мистификаций, и я ответил коротко:
- Мне так показалось. Я мог попасть пальцем в небо, но рад, что не ошибся.