- Измаялся я, художник. Понимаешь? Ночами не сплю и все думаю, думаю. Помоги мне. Ты же не от мира сего, есть в тебе, как сказал бы капитан, что-то метафизическое. Об этом говорят, просто кричат твои картины. А тут еще мистический эпизодик, когда ты искромсал полкоманды. Как это тебе удалось? А? Может быть, почувствовал некий толчок иного мира? Не помнишь? Вот я и боюсь, что ты все понемногу забываешь. Угасает в тебе Сатана, вырождается в обыкновенного человека. И на кой черт ты мне тогда нужен? Скучно, одиноко мне будет без Сатаны, - усмехнулся старпом и, посерьезнев, продолжал: - Сейчас я чувствую себя на каком-то подъеме, на вершине горы, как сизифов камень… Извини, ты не понимаешь, о каком камне говорю.
- Нет, я все понимаю. Читал твои дневники.
- Читал? Вот и прекрасно. - Старпом с облегчением улыбнулся. - Так мы быстрее столкуемся.
И что-то дрогнуло в моей душе, отлегло от сердца. Сумел-таки этот мученик идеи-страсти расположить к себе, почти растрогать. Я поведал о своих сомнениях, какие возникали при чтении дневников, о смутных воспоминаниях и… о моей исчезнувшей картине.
- Вот как! - От изумления и радости старпом вскочил. - Даже исчезла! Ты сотворил не картину, а действительность? Грандиозно! Это надо записать и осмыслить.
Старпом сел на кровать, положил на стол чистую тетрадь и начал писать с сияющим, почти вдохновенным лицом. "Что бы ты запел, если бы узнал о моей мистической картине "Пепел"?" - подумал я.
- Грандиозно, - то и дело шептал старпом. - Сизифов камень на вершине… Я у цели.
Оторвавшись от тетради, старпом ткнул пальцем вверх, словно над нами не потолок каюты, а звездное небо.
- К чему этот вечный огненный поток? Что это? Чья-то дурацкая и злая выдумка? - задумчиво проговорил старпом. - Нет, тут тайна. Быть может, великая цель и великий смысл. Ты художник, вот ты и подумай: что вечно сияет над нами? Что это? Бред и бессмысленная мазня сумасшедшего живописца или гениальная композиция? Иди, художник, вспоминай и думай.
Я встал и направился к двери. И вдруг…
- Стой! Вернись! Осенило! Старпом встал и посмотрел на меня с каким-то завороженным видом, с почтительным страхом.
- Грандиозно! - шептал он. - Мистический эпизодик на палубе корабля - просто шуточка, отголосок, угасающее эхо былого могущества. А раньше… Помнишь мертвую Вселенную?
- Ну помню.
- Это же твоих рук дело.
- Не может быть! - воскликнул я, а сердце так и защемило: а почему, собственно, не может быть?
- Да, это ты сотворил ту жуткую действительность, как сотворил картину "На абордаж!". Сотворил в сладком беспамятстве, в азарте вдохновения, как это частенько случается с подлинными художниками. Бред, скажешь? А ты вспомни. Иди и подумай.
Я выбрался на палубу, пошатываясь. В голове кружилось. А тут еще нещадно палящее солнце, духота. Ко мне подошел Черный Джим с бокалом пенящегося прохладительного напитка:
- Освежитесь, милорд. Трудный разговор?
- Трудный, Джим. Очень трудный. - Я попытался улыбнуться и собраться с силами.
За столом сидели мои друзья. Боцман попыхивал трубкой, с виду невозмутимый и спокойный. Аннабель Ли и капитан вышли из шокового состояния и смотрели на меня с тревогой и надеждой. "Ну что? Как он там?" - спрашивали их глаза.
- Не знаю. Все зависит от меня. Вспомнить над что-то очень важное.
- Все уладится, леди и джентльмены, - пыталс развеселить нас Черный Джим, но чувствовал он себ похоже, не совсем спокойно. Да и выглядел как-то неважно. - Сейчас вы пообедаете, отдохнете. Да и мне надо покушать. Видите, как я исхудал? - пошут) Джим.
- Верно, Джим. Что-то ты осунулся и побледнел, - сказала Аннабель Ли.
- А вот и мой обед. - Джим показал на горизонт, где скапливались тучи, сверкали молнии и погромыхивал гром. Но гроза шла стороной. Джим взлетел, черной птицей догнал уползающую, свинцово клубящуюся тучу и скрылся в ней. Джим, догадывались мы, "обедает", насыщается живительной грозовой энергией, резвится в своей стихии.
Принесли и нам обед. Стюард в белоснежном кителе расставил на столе дымящиеся блюда и бутылки с вином. Был он молчалив, но предупредителен и вежлив. Вдали, на корме и в носовой части корабля прохаживались с мушкетами в руках наши охранники. Они тоже молчали, вели себя тихо и делали вид, что не замечают нас. Вышколил своих головорезов старпом здорово.
Мы проголодались, но пища что-то не очень шла в горло. Боцман часто вставал, подходил к борту и посматривал на опустевшие хижины и густо разросшиеся за ними джунгли. Когда старпом ушел, он подсел к нам и прошептал:
- Как бы сбежать отсюда?
- Куда уж нам. - На губах капитана искривилась такая горькая и безнадежная усмешка, что мне стало не по себе. Мужество окончательно покинуло капитана.
- А Черный Джим? - оживилась Аннабель Ли. - Он поможет.
- Вряд ли, - сказал я. - Он дитя грозовых морально нейтральных туч и сам нейтрален.
И в самом деле, не было Джиму до нас никакого Дела. Вернулся он из тучи с порозовевшими щеками и озорными глазами - этакий клубок неуемной искрящейся энергии. Он упругим шагом прохаживался по палубе, с громовым хохотком и подмигиванием подталкивал, задирал матросов. И от увесистых шуточек Джима у тех трещали бока.
После обеда я уединился под тенью лениво полоскавшихся парусов. Друзья не мешали, понимали, что мне надо вспомнить что-то такое, от чего зависит наша судьба. Но ничего, ни малейшего просвета не увидел я в бесконечных темных тоннелях прошлого. Во всяком случае, ничего нового, чем можно было бы хоть на время смягчить, ублажить старпома.
Часа через четыре, когда солнце уже клонилось к закату, из кают-компании вынесли кресло. Из своей каюты появился старпом.
"Начинается", - с тоской подумал я. Старпом сел в кресло и жестом подозвал меня к себе.
- Ну, художник, что скажешь хорошего? - Глаза его глядели холодно и жестко.
И тут меня понесло. От страха, что ли?
- Вселенная бесконечна не только во времени и пространстве, но и в своих состояниях. Мы живем в привычном нам вещественном мире. А за ним, вернее, рядом, но вне нашего времени и пространства множество иных миров, с иным развитием. Видеть и ощущать их мы не можем и никогда не сможем. Одним словом, это неизвестная бесконечность, поистине потусторонний мир. Материалисты и прочие Великие Вычислители объявили его мистикой и религиозным бредом. Но он есть, его дыхание в наших бессмертных душах, в биении и пульсации наших мыслей…
"Господи, откуда это у меня? Красноречив, как доктор Зайнер", - с ужасом подумал я, но в глазах старпома засветилось любопытство.
- Так-так. Продолжай.
- Но природа едина. И неведомая потусторонняя бесконечность постоянно проникает в наш грубый вещественный мир и является нам в виде чего-то нематериального. Вот как эти волшебные облака. А что говорить о разумных существах, эволюционно возникших в той, для нас как будто бы духовной бесконечности! В нашем мире они обладали бы непонятными, мистическими способностями. Но шагнуть просто так из своего мира в другой они не могут. Они просто разрушатся. Но вот я уцелел. Случайно, быть может, в хаосе той самой нашей катастрофически гибнущей галактики я вывалился и уцелел. Но мои способности художника творить красоту и гармонию здесь, в мире иной и чуждой мне материи, оказались со знаком минус.
- Со знаком минус? - улыбнулся старпом. - То есть не созидательными, а космически разрушительными? Ты вывалился в нашу бедную галактику и мимоходом пристукнул ее, разнес в пыль и прах? Отсюда и наши звездные океаны? Любопытно. Очень любопытно. Это надо обдумать.
"Клюнуло", - с надеждой подумал я и продолжал развивать понравившуюся старпому гипотезу. И откуда она у меня взялась? Один Бог знает.
- Да, я - житель потустороннего мира, - с пафосом и тем же зайнеровским бутафорским величием заявил я. "Откуда оно взялось? От страха все это, от страха", - мелькнула стыдливая мысль, но удержаться не мог и продолжал в том же духе: - Да, я оттуда. Здесь же я стал носителем иного нравственного и физического заряда, олицетворением разрушительных законов природы. И в первую очередь, второго закона термодинамики.
- Второе начало термодинамики? Как же, помню эту теорию, помню. И отсюда твои способности оледенить Вселенную, бросить ее в бездну и мрак смерти?
"Неужели этот фанатик всерьез считает, что та, памятная нам картина мертвой Вселенной - мое художество? А моя постыдная зайнеровская поза? Чего доброго, сочтет он это трясущееся от страха бутафорское величие и болтливость издевательством и дерзостью".
- А смысл этого ужаса? В чем он? - настаивал старпом и вдруг посмотрел на меня с подозрением. В груди у меня похолодело. - Хитришь ты что-то со вторым началом термодинамики. Хочешь изобразить себя физически обыкновенным и вильнуть от главного ответа? Нет, происхождение твое куда более ужасное и грандиозное. В тебе таится тайна всех тайн. Вот и выкладывай ее. Не хитри! - В голосе старпома прогремела угроза.
- Есть он, есть великий смысл, - торопясь и захлебываясь, опять же от страха, заговорил я. - Душой художника чувствую, что есть. Вселенная - это не картина бесцельного кошмара, не бред идиота и не бессмысленная мазня, а…
- А что? Разумная композиция? - От нетерпения старпом привстал с кресла. - Ну, ну! Художник, милый мой дьявол. Чувствую, уловил ты за хвостик что-то великое. Да и я на вершине. Говори же!
"Господи, я же хитрю и виляю, как Великий Вычислитель, как жаба. Ну сколько же можно?" - подумал я и махнул рукой:
- Не знаю. Честно признаюсь, ничего не знаю. По моему поникшему виду старпом понял, что все кончено. Он побледнел. Сизифов камень вот-вот сорвется с вершины и с грохотом полетит в пропасть. Задержать падение! Остановить!