* * *
Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в проходную.
Через открытую дверь я увидел высокую, широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.
Вернулся вахтер.
- Алексей Николаевич приехали.
Вскоре в проходной появилась Беата.
- Пойдемте, - сказала она, - я вас проведу к Арсеньеву.
Мы поднялись по лестнице во второй этаж.
Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких-то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.
- Вот здесь.
В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.
- Это Шеманский, - сказала Беата. - Он приехал вечером.
- И что же?
Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.
- Мне говорил Лабковский…
- Я вас сюда не приглашал, - перебил он меня, - и мне совершенно не интересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.
- Вот разрешение комитета.
Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.
- Комитета, комитета! - Его лицо покрылось красными пятнами. - А что они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким…
- Алексей Николаевич!
- Ладно, - Арсеньев виновато взглянул на Беату, - садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.
Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.
- Послушайте, Шеманский, - в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, - я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там… - он на мгновение запнулся, - не так там все просто.
- Поймите, - сказал я, стараясь сохранять спокойствие, - что мне…
- А почему вы не хотите понять, - перебил он меня, - что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, - махнул он рукой, - не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.
- Я отсюда не уеду, не побывав там.
Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.
Беата кинула на меня сочувственный взгляд.
Мое волнение привело Арсеньева в ярость.
- А кто вы такой?! - загремел он, ударив кулаком по столу. - Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы - биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да, кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?
- Я… лингвист…
- Лингвист! - захохотал он. - Вы только подумайте! Лингвист! Нет, - сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, - к счастью, лингвист пока не требуется.
Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.
- В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!
Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.
Несколько минут мы сидели молча.
- Скажите, - нерешительно спросила Беата, - вы… очень любили Марию Алексеевну?
- Очень.
- Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.
- Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.
Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чаи.
- Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже не легко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.
- За что?
- За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой - в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я - то, допустим, сама виновата, а Люшин? Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В дополнение ко всему еще вы.
- Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то…
Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.
- Не надо, - сказала она, глядя мне в глаза. - Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только… - замялась она, - постельного белья не найдется.
- Не важно, - сказал я, - обойдусь и без белья.
Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.
- Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.
- Спасибо, - сказал я, - спокойной ночи!
- Спокойной ночи! - ответила она. - Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!
* * *
Ворочаясь на неудобной Кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.
Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.
Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город. По-видимому, у него были какие-го причины не допускать меня к месту аварии. Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.
И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии? Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!
Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.
Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.
- Как вы спали?
Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.
- Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?
- Он уехал в город, будет не раньше обеда.
- И вернется таким же злым, как вчера?
Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы. Вечером я не заметил, что она такая красивая.
- Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я пас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.
Мы направились в столовую.
- Знакомьтесь, Юра, - сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. - Это Шеманский.
- Здравствуйте, - ответил он, - может быть, у вас есть консервный нож?
Ножа у меня не было.
Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.
Первым заговорил я.
- Вы бывали в зоне, Юрий…
- Просто Юра, - ответил он. - Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.
- Неужели последствия взрыва…
- Да никакого взрыва не было, - перебил он меня. - Просто, когда установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицам л. Они-то и вызвали вторичную радиацию.
- Скажите, - спросил я, - они… тогда… очень мучились?
Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.
- Нет, не думаю, - ответил он каким-то деланно небрежным тоном. - Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.
- Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.
Он замялся.
- Видите ли… ничего… с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я. Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.
Максимов поднялся из-за стола.
- Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.
Он подошел ко мне и крепко пожал руку.
- Так вы все-таки настаиваете?
- Да, - ответил я.
- Зачем вам это? - спросил он совсем тихо.
- Там погибла моя жена… Я не могу…
- Хорошо, - сказал он, - вы туда попадете.