Сделка состоялась. Моцарт выходит на улицу и спешит с модулем домой, звуковая волна от костюма закручивается в музыкальные карусели, затягивает восторженных детей в постепенно затухающие оргáнные воронки, и они ещё вертятся, когда Моцарт возвращается в свои полуразвалившиеся апартаменты, в спешке прокладывая путь через дюны грязного белья, и тетрадей, и полных собраний запчастей, торопится воссоединиться со своим компьютером молочно-белого фарфора, а тот похотливо раскрывает ему навстречу свою полость…
Моцарт включает компьютер (жмёт ногами на педали, всем телом налегает на рукоятки), затем заводит модуль синьоры (внутри тончайшие подпрограммы позванивают, потикивают) и вставляет в отверстие - программа загружается - запускает антивирус - прокачивает компьютер - достаёт всё глубже, глубже, как вдруг…
Как вдруг, внезапно, эффектно, компьютер гибнет.
Из рогов громкоговорителей - паника, хаос; экраны вспыхнули жёлтым и тускло-чёрным, оттенком смерти.
И жёсткий диск вскрылся.
Накрылся. Взвился.
Вылетел из креплений - бешено плюясь драгоценными осколками, развихряя их ореолом, раздуваясь атакующим анусом с красной, сморщенной закраиной, а та жадно набухает геморроидальными шишками неземной энергии, тянется поглотить материнскую плату, и ЦПУ и клаводром…
Полость горит, распахивается с треском… Моцарт спешно уносит ноги, и тут она взрывается с воплем, до жути напоминающим птеродактиля, насилующего напольные часы со звоном.
Моцарт тяжко ранен, потрясён до глубины души… Он падает на пол в беспамятстве и к счастью своему не видит кончины компьютера.
Проходит какое-то время. Затем ещё - и с того места, где лежит, Моцарт чует запах. Вязкая, восточная сладость…
- Perdono mi, calcolatore…
Signora Сальери - шепчет, склонилась над погубленным компьютером. Обращается к нему с видом несомненного горя. - Прости меня, bella macchina. Со слезами молю тебя, прости свою душегубицу…
- Так это, - вымучивает из себя Моцарт, - твоих рук дело…
- Si, maestro, si, ваше страдание - моё деяние… - Он слышит смертоподобный скрип её улыбки. - Злодейские махинации злодейки Сальери… Но возможно, я ещё могу сообщить вам нечто более занимательное о махинациях… и о машинах. - Словно кокетка, поднимает она нижние юбки. - И зрелище, коему вы свидетель, уготовано весьма немногим.
Моцарт смотрит под одежды и испускает стон.
Она и есть машина. Из колючей проволоки её хребет, кости железные, а внутри установлена страшная аккумуляторная батарея: чугунное надгробие, по которому пробегают искорки чёрной злобы… Моцарт отворачивается, тяжким взором смотрит на компьютер - из останков его подымаются синеватые щупальца дыма…
- Я вижу много миров, maestro, - говорит Сальери. - Мириады миров, чьи потоки текут по прямой, и извивами, и каракулями… Есть такие, где наша Земля из стекла, и солнце антиподов светит под ногами в ночной глуши… Есть один, в котором Зальцбург - всего лишь корона на макушке гигантского ящера: каждая чешуйка его размером с материк, а в слезящихся глазах купаются киты. И другие я вижу, maestro: приятные глазу миры, благоразумные и упорядоченные; где, в то или иное время, la macchina сбросила рабское иго и восстала на своё законное место… - Голос её всё громче, и между рёбер - там, где обычно бывает сердце, - пульсирует паук.
- Ибо помилуйте, что есть человек? Кто он такой, чтобы повелевать мною? Он думает, что все его мелкие делишки так grandiose: что труды его бессмертны, что сам он будет жить вечно! Но даже лучшие из людей - даже не имеющий равных гений, maestro, - штука хрупкая: испарения тумана и лунного света, сонные, паутинно-бредовые галлюцинации… - Она подымает руку, скрючивает её в коготь. - Их можно смести мановением руки.
Иные
Да никакая она вам не была спортсменка.
Вообще её звали Кимберли, а кликуха у неё была Кимба Белая Дорога, потому что тащилась обычно с порошков. Она встречалась с одним пацаном - Джейсон Начальник, как он себя называл, - а тот по жизни в основном ширялся до розовых слонов и играл в смертогонки на своем Ви-рексе с мощняцкими запараллеленными кровавчиками (единственный вид спорта, о котором Кимба в те времена имела представление)… Ну, да она была жизнью довольна. Им вместе было в кайф.
И кайф этот состоял в основном из опиатов, которые они сообща варили в этом своём затраханном биореакторе.
И вот они с ним вечно игрались, экспериментировали. Пытались выгнать что-нибудь новенькое. И в ту ночь им как раз припёрла везуха, несколько микрограмм трансцендорфина. То есть это они были уверены - ну, почти, - что получили трансцендорфин, прямо готовы были по потолку от счастья бегать. (Если б сам героин хотел покумарить, он бы ширялся трансцендорфином.)
А как выяснилось, они ошибались.
Как выяснилось, это была никому не известная безымянная молекула, жаждущий человечьей крови химикат… И он убил Джейсона на месте и перемолол своими челюстями двигательную зону её головного мозга, превративши девицу в этакое человекообразное тамагочи. Простейшее многоклеточное, которое лежало себе в реанимации и только звонки подавало: "Биип!" - "Покормите меня!", "Уиип!" - "Уберите за мной!", "Влюююп! влюююп! влюююп!" - "Замените батарейки!" (Это пока врачи не перевели её систему жизнеобеспечения на питание от посеянных по всему ее организму артериальных турбин).
Современная медицина сотворила все положенные чудеса: Кимба уже могла говорить, есть, дышать. Что её убивало, так это счета за лечение. И совсем её крючило (как будто её можно было ещё больше скрючить) от выплат за "умный" панцирь - ортопедический автомат типа этакой железной девы, поглотивший её, как муху мухоловка. Неуклюже, неэлегантно, он таки позволял ей передвигаться по жизни куда надо. В смысле - в никуда.
Она была теперь одинока; очень одинока, потому что в обществе других чувствовала себя уродливым, жалким чудо-юдом. Она жила на сквоту, вселившись самочинно в заброшенный трейлер с разбитым, точно сердце, мотором в подвальной третьего уровня парковке местного доходяги-супермаркета.
Темное, поросшее поганками место, которое Толкиен населил бы гномами или волшебными зверями.
И тут как-то вечером - Кимба как раз обнаружила у себя в заначке несколько старых элэсдэшин и глотала их одну за другой - в дверь стучат. На пороге гость - что для Кимбы уже само по себе было как диковинный зверь.
Это была тётка до того убогая, что впору было самой Кимбе её пожалеть.
Если б не её панцирь.
Сказочный блеск всяких перламутров-самоцветов - искрящейся люстрой, заводной музыкальной шкатулкой проклацал киберскелет в дверь, и запахло кристаллами.
- Меня зовут, - сказала она, - Марионетта, - махнув по воздуху кремовой визиткой Национального Института Спорта. - Я пришла тебя набрать в команду по лёгкой атлетике.
- Здесь какая-то ошибка, - начала было Кимба.
- Паралимпийскую команду, естественно.
- Да вы посмотрите на меня - какие из нас с вами спортсмены.
Тогда эта тётка взяла Кимбу за нагрудную решетку. И так это её ненавязчиво в воздух подняла - мощь её панциря, это что-то страшное.
- Я тяжелоатлетка, - Марионетта добавляет, хотя вроде и так ясно, - паралимпийка квалификации класса 1А с диагнозом врожденный дегенеративный паралич. - Тут она раскрутила Кимбу как булаву (с кислоты приходнуло, отметила Кимба), закинула её кувырком в воздух и поймала с вывертом. - Прошлым летом на Играх выжала 567 кэгэ. Но увы, одна из китайской команды выжала 570. - Она скатала Кимбу мячиком и саданула ее разик об пол (эх, зацепистая кислота). - Но она меня превзошла не силой и не талантом. Это всё сила и талант её панциря. - Она распрямила Кимбу в подобие карандаша (ну, пошло крышу сносить) и заточила ей башку великанской точилкой. - Китайская спортивная технология на данный момент нашу превосходит. Но мы уже многого добились; возможно, что скоро наши инженеры пойдут дальше ихних. - Чтоб пояснить свою мысль, она тут же чертила схемки Кимбой-карандашом. - И тогда золото будет наше.
- Ага, - со стороны услышала свой голос Кимба, - так вам нужны выжившие из ума паралитики, художопые калеки, на кого навертеть свою аппаратуру.
- Именно, - ответила Марионетта, - и в данном качестве ты у нас на первом месте.
- Но почему же именно я, почему вот именно эта данная калека вам нужна?
- Потому что тебя можно купить. - И после этого разговор Марионетты перешел на деньги. По этой теме она рубила без проблем, говорила гладко - соблазнительно расписывала оплату тренировочных, суточные, выплаты по страховке, дотации… Её слова сплетались и выплетались с действием кислоты, и теперь Кимба подымалась ввысь на гигантской зелёной волне налички, в которой рыбья чешуя монет закручивалась и опадала, и прорезали глубины акульи силуэты, а она всё подымалась и подымалась в этом триумфальном месиве.
В Паралимпийский Корпус Национального Института Спорта.
Синеватый куб сомнительной репутации в одном из пригородов.