* * *
– Они остановили метастазирование? – спросили голубые глаза.
– Да.
– Эксперимент "Е"?
– Я не знаю.
Мы молчали. Она меня прервала, и мне было немного обидно. Я снова переживала тот день. День, когда я будто бы проснулась. Я очнулась в классе, среди крохотных парт для самых маленьких учеников, многие из которых гарантированно не дожили бы до моих лет.
День, когда я выбрала, кем стать и кем перестать быть.
Аска не дала мне рассказать об этом – она просто все поняла.
– Понятно. Нагиса не принял такого исхода, да?
– Да.
– Попытался восстановить свою власть?
– Не сразу.
Аска помолчала. Скрипела сигарета, скрипело дыхание. Я почти не видела комнату: мне было тепло и легко. А потом начала рассказывать Ленгли. О том, как она пыталась найти записи тех лет. О том, что данные последних дней госпиталя НИИ "Нерв" восстанавливали буквально из угольев. О том, что тех данных ей не хватает.
– Я опрашивала одного выжившего из НИИ. К сожалению, на тот момент его уже десять лет кололи галоперидолом в "Остинсе"…
Аска затянулась и передала сигарету мне. "Не кончается. Как странно", – подумала я. В кислом дыму слышался запах чужой помады.
– Госпиталь стал мифом. Он стал порождать свои смыслы, новые знаковые миры. Веришь, этот бывший доктор утверждал, что болезнь рук директора Икари – из-за тебя. Якобы, ты пыталась его убить.
"Новый знаковый мир" – и очень обидный. На самом деле я пыталась убить себя.
– Рассказывали, что в крыле проекта "Проводник" можно встретить не одну беловолосую девушку. Что туда назначали врачей только за большие деньги или за большую провинность. Мне рассказывали о записях твоих снов – люди седели, блевали, глотали антидепрессанты после сеансов твоего опроса…
Я – у нее в записях.
Мысль была легкой, бесплотной. Я привыкла быть подшивкой в архивах – регулярно обновляемой подшивкой, многотомной.
– … Каору уникален. Он кукловод, идеальный больной. КПД его болезни – вся чертова сотня процентов. Извлекать удовольствие из боли – о, он будет гореть в аду многими ярусами ниже всех извращенцев прошлого… Жалкие любители!
Это была страсть. В ореоле дыма, с блеском в глазах. Она его ненавидела.
– Я подпустила его к тебе. Первый и последний раз – чтобы посмотреть, что он сделает. Он завалил тебя прямо в прихожей, трахнул, спустил тебе на живот. И потом помылся и пришел ко мне. Знаешь, что спросил этот сучий потрох?
Холод пробирал от этих слов, продувал все в груди.
"Я подпустила его к тебе", – все остальное не важно. Я прослушала окончание речи – я смотрела в пол. Ни легкости, ни слабости не осталось. Накрученная пружина вечной боли, обида – и больше ничего. Я встала и, пошатываясь, пошла в кровать. Позади раскалывалась тишина.
Я лежала лицом к стене и слышала, как шуршит что-то за спиной. В ногах покалывало от пережитого усилия.
Я не знаю, сколько прошло времени. Потом хлопнула дверь.
* * *
Я пришла в себя, когда за окном серело. Боль немного унялась, и разводы рисунка на обоях прекратили складываться в лица. Что-то шумело ветвями за окном – дождь, ветер. Наверное. Шуршал компьютер, шуршал компрессор холодильника.
Звуки потеряли остроту.
Во рту было гадко: дым мешался с химией. Я провела пальцами по носу, по щекам, по губам – опухшим, болезненно чувствительным. "В туалет. Потом помыться. И еще раз помыться".
Все было неподдельным. Настоящим.
Я потянулась за тростью и встала. У стола я запнулась, оперлась на поверхность и задела мышь. Кулеры зашуршали громче, и в их шипении послышался шепоток: "рад тебя видеть…" Я прижала ладонь к губам, сглотнула кислый ком. EVA взорвалась болью, и я хотела пройти быстрее, когда вспыхнувший экран выбросил убористую стену текста. Я присмотрелась: ссылки, небрежно скопированные данные – вместе с вставками-маркерами "собственность Event-агентства…". Сценарные планы, списки ролей, обыгранные в школьном духе trick-or-treat… Я листала документ – бездонный, кажется, – и он был самый настоящий.
"Не сердись! :-*, Аска", – прочитала я, когда текст все же закончился.
Я посмотрела в окно. Там шел вполне видимый и, наверное, очень осязаемый мокрый снег. Не понимая себя, я огляделась, подмечая детали. Я обоняла прокисший за ночь запах сигареты, я видела окурок у экрана, старательно скуренный. Я слышала – и видела – как дом окружает ранняя горная зима.
Мне по-прежнему хотелось вымыться. По-прежнему не хотелось смотреть на дверь. Но я ощущала мир и помнила, что через сорок три минуты – звонок. Я не закончу занятие: пойду на медобследование, где придется ответить на неудобные вопросы.
Начинался мой день. С болью, с позывами тошноты.
И со страхом открывать дверь.
* * *
– Аянами!
У двери медотсека сидели дети, и на восклицание обернулась не только я. Икари на ходу заталкивал беспорядочно сложенные листы в папку. Он спешил, глядя только на меня. Освещенный коридор выбелил его лицо. Ему нездоровилось, ему было неловко.
– Можно с вами поговорить?
Я встала, опираясь на трость. В очереди зашептались.
Мы отошли к окну, а Икари все мучил свою папку. Я смотрела, как гнутся уголки бумаги, как мало там места полуторачасовым мучениям второклассников. Хотелось забрать у него это и сложить.
– Э-э… Доброе утро, – сказал наконец он. – Я слышал в учительской, что вы уже второй день с тростью… Скажите, может, вам помочь?
Он не хотел смотреть в окно, избегал смотреть в глаза, на трость, на оставшихся позади детей. Казалось, что у него светобоязнь.
На самом деле так начинались мигрени.
– Не думаю.
– Гм. Вы узнавали у доктора Акаги, как насчет…
– Я как раз собиралась.
Я нашла его взгляд наконец – изумленный, расстроенный, обиженный. На самом деле он просто стоял слишком близко: запах, взгляд, речь – ничего общего с Нагисой. Но мне очень хотелось его ударить.
По щеке, наотмашь.
– Аянами, я не понимаю…
– Уйдите, Икари. Пожалуйста.
Он боялся. Я толкала его в боль тогда, когда он пришел ощутить себя нужным. Пусть и тебе будет больно, думала я. Очень важным казался союз "и": он будто бы все оправдывал, и только где-то глубоко, там, где жила тошнота от вечной боли, пряталась мысль:
"Чем я лучше Каору?"
Икари ушел. Кивнул и ушел, а я повернулась, услышав тонкий голос:
– Аянами-сенсей! Доктор Акаги зовет вас!
* * *
– Придется все же колоть стимуляторы, – сказала Акаги, с хрустом сминая лист бумаги. Она комкала его, сжимала, перебирая пальцами. Пальцы все сближались, бумаги между ними становилось все меньше.
– Я понимаю.
Говорить не хотелось. Обследование измотало меня: я ощущала лишь тянущую усталость. Целые часы падали в тесты, нескончаемые раздевания, в шорох больничных тапочек. В меня стучали, меня ощупывали – я поначалу вздрагивала, а потом привыкла. Атмосфера больницы была апатичной, остро пахнущей, знакомой.
Я попала в свое безразличное ко всему детство и даже не поняла, когда именно все закончилось – словно бы очнулась, одевая свой пиджак в кабинете Акаги.
– Понимаешь ты… – сказала доктор с неудовольствием. – Это, между прочим, яды.
Она наконец швырнула скатанный шар в корзину – к пятерым таким же аккуратным комкам. На полу гнойником лежал единственный промах доктора.
– Одним словом, выкрутимся. Но опять, извини, станет больнее.
– Я понимаю.
Доктор снова вздохнула:
– Понимаешь ты… Дальше. МРТ на удивление чистое. Сейчас подождем подробную интерпретацию, но судя по тому, что я видела, – ты умничка. Держишься. Никакой динамики. Кровь тоже сейчас принесут, ликвор и… ммм… гистологию – это уже завтра посмотрим.
В кабинете пахло свежевымытым пластиком. Или влажной пылью – я путала эти запахи, одинаково знакомые по больнице. Акаги все говорила, хрустела бумагой и говорила: трансфер белков, коэффициенты замедления нейроимпульсов, замедленные дегенеративные процессы… Это все были правильные слова – я давно их не боялась.
Страшно, когда новые слова. Новые числа в анализах.
Страшно, когда старые слова произносятся с опущенными глазами.
– Кстати, тихоня. Есть информация, что измотали тебя не только ноги, – сказала Акаги непонятным тоном. Я отвела взгляд от корзины и увидела на ее лице любопытство.
И улыбку.
– В принципе, я могу даже не спрашивать, с кем у тебя был секс. Но Рей, дорогая моя, двадцать первый век на дворе, и пользоваться смазками…
В ушах нарастал звон, милостиво скрадывая остальное. Я помнила прошлый вечер во вспышках черного, в толчках боли. Я видела потолок сквозь эти вспышки, я смотрела только вверх.
"Могу даже не спрашивать", – вдруг вспомнила я и снова подняла взгляд. Доктор Акаги уверена, что я спала с Икари. Мне не хотелось разбираться в том, что я чувствую по этому поводу. Я встала.
– Акаги-сан, я не хотела бы обсуждать эту тему.
Плохо. Очень быстро. Слишком взволновано.
Слишком широкая улыбка в ответ:
– Как скажешь, родная моя. Но если вдруг…
Я повернулась к двери, и дверь стала немного ближе. Я уходила от проблемы – новой проблемы. У меня был шанс сказать правду, сделать что-то проще, что-то сложнее, но это – еще одно погружение в память о вчерашнем.
Мне нужно было подумать. Встретиться с памятью – пускай, но наедине.
К боли, обиде, к возврату в прошлое примешивалось горькое ощущение: я неумолимо запутывалась, тонула в обстоятельствах, которые навязал мне Каору.
"Идеальный больной".
Аска.
"Рей, давай разогреем саке…"